Павел Лосев - На берегу великой реки

Конечно, Николай умеет хранить секреты. Слава богу, не маленький! Иван Семенович может быть спокоен. Тетрадь будет упрятана в самое укромное место. А завтра он вернет ее.

– Не хотите ли еще журналов? – подошел к столу Топорский. – Правда, не совсем свежие. Вот «Телеграф», а это «Телескоп»…

Висевшие на стене старинные часы пробили одиннадцать. Николай заторопился.

Шинель была волглая, сырая. От нее тянулся легкий парок. Но Николай не замечал ничего. По скрипучим деревянным тротуарам спешил он домой. Что это за таинственную тетрадь дал ему Иван Семенович? Поскорее бы раскрыть, прочитать!

А над городом нависло серое небо. Плыли рваные, клубящиеся облака. Сквозь мглистый туман сеял по-осеннему мелкий дождь. Очень невесело начиналось красное лето.

На другой день после изгнания дядьки Кондратия рано утром явился Трифон. Ему очень не хотелось менять деревенское житье-бытье на городское.

Поздоровавшись с Николаем, он сразу же со всей откровенностью сказал:

– Насчет варева вы, Миколай Лексеич, не сумлевайтесь. Все будет в полном акурате. Но касаемо надзора и всего там прочего, как барин наказывали, то увольте! Я вам не ротный, а вы не некрут. Где желаете, там и гуляйте. Сами за себя в ответе. Вам не четыре на пятый. Только уж к обеду беспременно в срок прибывайте, потому как без горячей пищи живому человеку никак невозможно. Это я, двадцать пять годков на военной службе протрубивши, отлично знаю. Нас и в Париже не крендельками кормили. Без горячих щец не обходились. Ну, и гречневая каша с постным маслом, конечно… А французы, Миколай Лексеич, натощак холодных лягушек жрут. Покарай господь, не вру. Тоже мне, называется пища. Тьфу!

Чувствовалось, что Трифон уже «на взводе». Видно, успел в питейное заведение забежать. Днем он еще добавил и, сидя на кухне, старческим надтреснутым голосом пел:

Николай лежал на кушетке – старой, облезлой, с выползающими наружу пыльными веревками и истертым мочалом. Он перелистывал журналы, которые дал ему Иван Семенович. Вчера, вернувшись от Топорского, Николай сразу же, при мерцающем свете огарка сальной свечи, прочел таинственную тонкую тетрадь. Она поразила его.

В ней были стихи. И самое первое начиналось горестным восклицанием:

Хоть и не упоминалось здесь имя Пушкина, но ясно было, что это о нем. Какой-то безвестный автор с глубоким гневом рассказывал, как травили великого поэта, как не выдержало его сердце «позора мелочных обид», как восстал он против лицемерного светского общества.

И его убили!.. Подлый, презренный Дантес! Злодей с холодным сердцем!

Второе стихотворение взволновало его не меньше первого. Оно большое, а называлось коротко – «Вольность». Чуточку ниже, голубыми чернилами было написано: «Ода».

«Беги, сокройся от очей, Цитеры слабая царица!..» – читал Николай. Жаль, что не силен он в древней мифологии. Какая-такая Цитера? Вероятно, богиня. А чья – греческая ли, римская ли? Кто ее знает! Может, и вовсе не богиня, а государство какое-нибудь?

Это вот понятнее. Без посторонней помощи разобраться можно. Воспеть свободу? На тронах поразить порок? Как смело! Не зря, видно, Иван Семенович взял с него слово – не показывать тетрадь никому.

А дальше и еще смелее:

И вот они, такие знакомые слова, впервые услышанные от Александра Николаевича:

Не приведи бог, если бы эта тетрадь попалась на глаза отцу. Ух, что бы было! Изорвал бы он ее на мелкие клочья, разнес бы в пух и прах каждую страничку, растоптал бы своими тяжелыми сапогами…

Но ведь правда, правда – везде бичи. И в гимназии от них нет спасения!..

В прихожей раздались оживленные голоса. В комнату ввалились шумной оравой друзья-одноклассники, однокашники.

– Здорово, Никола! – до боли крепко сжал ему руку Мишка Златоустовский.

– Здравствуй, друже! – тепло приветствовал Андрей Глушицкий.

– Привет, привет герою! – тараторил Коська Щукин. – Как живется-можется?

Стеснительно, будто красная девица, подал руку лодочкой Васька Белогостицкий.

– Ты молодец! – плюхнулся на кушетку Мишка, без стеснения прижав Николая к стене. – Знаем, знаем: не выдал, на себя всю вину взял. Спасибо!

Николаю сделалось неловко, и он постарался перевести разговор на другую тему:

– Ну, как там, в классе?

– Сегодня Мартын злющий-презлющий явился, – начал рассказывать Коська, пристроившись вместе с Васькой на табуретке. – Васюху нашего, – он слегка толкнул Белогостицкого в бок, – под стол загнал. Битый час там сидел.

– Сиди, говорит, и не дыши! – простодушно добавил Васька.

– А Пьерке Нелидову всю физиономию мелом исчеркал – продолжал Коська. – Тот было оскорбился, дурак: «Вы не смеете так поступать, господин учитель!» Ах, не смею! Да и еще его, еще! Потом схватил за шиворот и за дверь вышвырнул. На глаза Иуде. Теперь жди, Нелидка, среды!

Все засмеялись, представив, как униженно заюлит перед Иудой племянник дядюшки-сенатора и тетушки-фрейлины.

– Это все ничего. Мне Горшочка с Горошком жаль, – вздохнул Коська, подпирая кулаком подбородок. – Когда только, бедняжки, отмаются? Заставил их нынче на одной ноге стоять. И рты, кричит, откройте! Так и стояли, почитай, весь урок.

– Не я – буду, если не подстерегу его где-нибудь в темном уголке, – сверкнул глазами Мишка и потряс своим внушительным кулаком. Потом, шмыгнув носом, спросил:

– Ты чем занимаешься?

– Читаю немножко, – ответил Николай.

– Брось! Айда в бильярдную! Три шара вперед даю. Ну?

– Что-то неохота.

– Тогда погуляем! А? Или знаешь что? На лодке покатаемся по Которосли. Ох, и денек, любо-дорого!

День и в самом деле разведрился. В комнату заглянуло ослепительное, по-настоящему летнее солнце. Светлые полосы лежали на цветистых половиках. За окном мелькнула тень бабочки, дрались у палисадника воробьи-разбойники.

– Ладно! Покатаемся! – согласился Николай.

Тут Мишка потер двумя пальцами под подбородком и негромко спросил:

– А как, братцы, в рассуждении выпить по «крючочку»? [18]Все согласные?

Николай отрицательно замотал головой. Но Коська обрадовался: