Натан Гимельфарб - Записки опального директора

Очень меня беспокоила моя астма. Я, конечно, не признался в своей болезни, когда уговаривал с Женей майора в военкомате включить меня в список допризывников, отправляемых в тыл. Я боялся, что простужусь и мой хронический недуг свалит меня, исключив возможность оставаться в отряде. За прошедшие дни уже было несколько случаев, которые раньше вполне могли спровоцировать простуду, а значит и приступ астмы, но, слава Богу, всё обошлось благополучно. Я потом часто удивлялся тому, что даже в худших условиях нашего месячного марша на восток, я не стал более восприимчивым к простуде и моя астма не напоминала о себе.

По дням, проведенным на марше, можно было легко сосчитать, как далеко мы ушли на восток. Для этого следовало умножить количество дней на сорок пять, В среднем мы столько километров в день проходили пешком. Шли мы по правобережью Украины по полям и сёлам Винницкой, Кировоградской и Днепропетровской областей, а вслед за нами шли немцы. Вернее, они не шли, а двигались на автомобилях, мотоциклах, танках, самоходных орудиях и других транспортных средствах. Двигались по земле, воздуху и воде. И казалось тогда, что нет такой силы, которая могла бы остановить их движение на восток.

Николай Иванович говорил, что если немцы нас не догонят до Днепра, то можно будет считать, что мы спасены, ибо за Днепр их не пустят. Он всё призывал нас потерпеть ещё немного, ещё несколько дней и найти в себе силы добраться до этой спасительной водной преграды. А сил этих становилось всё меньше. На их восстановление требовался отдых и достаточное питание, а у нас не хватало ни того, ни другого. Мы теперь уже не могли идти со скоростью пять километров в час, а при меньшей скорости необходимо было больше времени быть в пути и меньше часов оставалось для отдыха. С питанием положение тоже не улучшалось. Были дни, когда мы просто голодали.

Когда уже казалось, что мы вот-вот достигнем Днепра, а значит сможем считать, что главная опасность миновала, нас вновь настигли немецкие самолёты. Они, вероятно, приняли нас за воинскую часть, так как бомбили и обстреливали очень усердно и методично. В этой бомбёжке мы в должной мере оценили Борину и Женину заботу о нас. Добытые ими лопаты позволили нам быстро окопаться, что спасло нас от поражения осколками бомб и, возможно, сохранило нам жизнь. Боря и Женя выбрали наиболее безопасные места для устройства укрытий и присматривали за нами во время налёта. Пока самолёты вновь заходили на цель для очередной атаки, они окликали каждого из нас, чтобы убедиться в том, что мы невредимы. Всю важность их заботы мы поняли только после налёта, когда подсчитывали убитых и раненых. Только в нашем отряде двое погибли и пятеро ребят ранило, а всего в десяти отрядах в той бомбёжке погибло двадцать пять ребят. Большинство из них евреи.

По мере того, как нееврейские ребята всё в большем количестве убегали из колонны, возвращаясь домой или оставаясь на оккупированной территории, процент евреев среди нас всё возрастал и уже превышал половину всего состава.

Убитых похоронили в ближайшем селе в присутствии всех наших ребят и местных жителей. Устроили братскую могилу. На похоронах выступил начальник колонны капитан Колесников, командиры отрядов, в том числе Николай Иванович, друзья погибших. Установили деревянный обелиск с именами погибших и годами их рождения и смерти. Они были у всех одинаковые: 1924 - 1941.

По мере приближения к заветной цели - Днепру, воздушные налёты стали более частыми, а наше продвижение на восток более медленным и трудным. Нас теперь бпмбили и обстреливали по несколько раз в день. Всё сложнее было находить укрытия и маскироваться. К Днепру двигался сплошной поток беженцев на машинах, телегах, пешком. Навстречу им шли войска, главным образом пехота. Изредка встречались наши танки.

Под Днепропетровском мы впервые стали свидетелями воздушного боя. Несколько наших истребителей атаковали немецкие бомбардировщики, сопровождаемые «мессершмитами». Радовались, когда увидели первый горящий и падающий истребитель со свастикой на крыльях. Вскоре загорелся и второй немецкий самолёт, но превосходство немцев в количестве и тактике ведения боя чувствовалось, и уже два наших горящих истребителя камнем летели вниз, а армада бомбадировщиков продолжила свой путь на Днепропетровск.

Пронзила тревожная мысль о Зюне. Что с ним теперь? В той последней своей открытке он обещал бомбить немцев до полного их уничтожения. Не мог, наверное, он тогда представить себе какая сила двигалась на нас, не понимал, видимо, какое реальное соотношение сил складывалось в начале войны.

Гул немецких самолётов над нами почти не прекращался. Если даже мы их не видели, то чувствовали, что они где-то рядом. Движение колонны к Днепру часто прерывалось командой «Воздух» и поисками хоть какого-нибудь укрытия от бомб и пулемётных очередей. Почти каждый налёт приносил новые жертвы.

Женя обладал редким чутьём находить для нас убежища и, наверное, ему мы должны быть благодарны, что до сих пор никто из нас не пострадал при налётах. Даже Боря, обладавший не меньшими организаторскими способностями и отличавшийся редкой находчивостью и смекалкой, в этой сфере деятельности отдавал предпочтение Жене и требовал от нас бесприкословного ему подчинения.

Сейчас, когда земля была изрыта воронками от бомб, Женя старался использовать их для укрытия. Он утверждал, что по теории вероятности, бомбы не должны падать в одну и ту же точку. Может быть он был прав, а может это была чистая случайность, что укрываясь в воронках, мы все выходили после налётов невредимыми. По крайней мере, мы были рады, когда находили воронки при налётах и отдавали им предпочтение перед другими наличными возможностями укрыться. Когда же воронок не было, Женя и Боря находили другие способы уберечь нас от пуль и осколков. Использовались рельеф местности, окапывание, различные постройки, деревья и другое. Да мы и сами приобрели некоторый опыт укрытия и старались его максимально использовать.

Ежедневные налёты не позволяли колонне двигаться на восток с заданной скоростью и капитан Колесников решил использовать для движения ночное время. Нас теперь подымали в три часа ночи и до семи утра мы успевали пройти около двадцати километров. Ночью и самолёты, как правило, не летали, солнце не жгло, меньше по пути попадались беженцы и воинские части. Очень трудно было подыматься и идти ночью, но стремление скорее преодолеть самый трудный и опасный участок пути, придавало нам силы, и мы стали вновь двигаться со скоростью сорок пять километров в сутки. Днём отдыхали где-нибудь в лесу, лощине или в поле, а вечером опять шли до девяти-десяти часов, пока не выполняли необходимую норму.