Хамфри Карпентер - Джон Р. Р. Толкин. Биография

«Волшебство обладает немалой силой. Даже плохому автору не дано его избежать. Видимо, он создает свою сказку из обрывков других сказок, более древних, или из того, что сам помнит лишь смутно, и эти полузабытые вещи могут оказаться слишком могущественны, чтобы он сумел их испортить или лишить очарования. И возможно, кто–нибудь впервые встретится с ними в его глупой сказке, и увидит в них отблеск Волшебной страны, и захочет отыскать что–то лучшее.

Чтобы это стало понятнее, можно рассказать такую небольшую историю. Жил–был повар, который задумал испечь пирог для детского праздника. Он считал, что для такого пирога главное — быть очень сладким…»

Толкин собирался изложить свой пример всего в нескольких абзацах. Но история продолжалась, развивалась, и вскоре Толкин остановился, поняв, что она переросла границы предисловия и зажила собственной жизнью. В первом варианте она называлась «Большой пирог», но в конце концов Толкин выбрал заглавие «Кузнец из Большого Вуттона». Кстати, то предисловие к сказке Макдональда так и не было закончено.

«Кузнец» оказался необычен в двух отношениях. Во–первых, он с самого начала печатался на машинке — чего Толкин обычно не делал, — а во–вторых, он был явно и даже, пожалуй, намеренно автобиографичен. Толкин назвал эту сказку «стариковской историей, наполненной горестным предчувствием близкой разлуки», а в другом месте он говорит, что она «полна глубоких чувств, отчасти связанных с одиночеством «ухода в отставку» и приближающейся старости». Подобно Кузнецу, деревенскому мальчику, который проглотил волшебную звездочку и получил таким образом пропуск в Волшебную страну, Толкин, в своем воображении, долго блуждал по таинственным землям; теперь он ощущал приближение конца и знал, что вскоре и ему тоже придется отказаться от своей звезды, своего воображения. И в самом деле — то была последняя сказка, которую он написал.

Вскоре после того, как «Кузнец» был окончен, Толкин показал его Рейнеру Анвину. Рейнеру «Кузнец» очень понравился, но он счел, что необходимо присоединить к нему другие сказки, чтобы книга имела достаточно внушительный объем. Однако же в конце концов «Аллен энд Анвин» решили опубликовать сказку отдельно, и она вышла в течение 1967 года в Британии и в Америке, с иллюстрациями Паулины Бэйнс. «Кузнец из Большого Вуттона» был в целом принят критиками достаточно доброжелательно, хотя ни один из них не заметил автобиографичности сказки и не обратил внимания на то, что она содержит нехарактерную для автора аллегоричность. Толкин писал на эту тему: «Волшебная страна — это не аллегория, она воспринимается как нечто реально существующее за пределами воображения. Там, где речь идет о людях, действительно присутствует элемент аллегории, и мне это кажется очевидным, хотя никто из читателей и критиков на это внимания пока не обратил. Никакой «религии» в сказке, как обычно, нет; но Мастер–Повар, Большой Зал и т. д. представляются мне достаточно прозрачной (отчасти сатирической) аллегорией на сельского пастора и деревенскую церковь, чьи функции мало–помалу утрачиваются и забываются, теряя всякую связь с «искусствами» и сводясь к тривиальному поглощению пищи, так что последние следы чего–то «иного» сохраняются только в детях».

В течение этого периода Толкин подготовил к публикации еще две книги. В 1964 году была издана переработанная им лекция «О волшебных сказках» вместе с «Листом работы Ниггля» под общим заглавием «Дерево и лист»; а когда в 1961 году тетя Толкина Джейн Нив, которой тогда исполнилось восемьдесят девять лет, написала ему письмо с просьбой «напечатать книжечку про Тома Бомбадила, только небольшую, из тех, какие мы, старички, можем позволить себе дарить на Рождество», Толкин послушался и выпустил «Приключения Тома Бомбадила». Стихи, отобранные Толкином для этой книги, датируются в основном двадцатыми — тридцатыми годами, за исключением «Бомбадил катается на лодке», созданного специально для этой книги, и «Кота», написанного в 1956 году, чтобы позабавить внучку Джоан–Энн. Эта книга, тоже с иллюстрациями Паулины Бэйнс, вышла как раз вовремя, чтобы порадовать Джейн Нив, которая умерла несколько месяцев спустя.

Несмотря на то что жизнь на пенсии временами казалась Толкину «серой и мрачной», были в ней и приятные стороны. У него впервые в жизни появилось достаточно денег. Еще в 1962 году, до начала американского «бума», Толкин писал о своих доходах: «Ситуация совершенно невероятная, и, надеюсь, я достаточно благодарен за это господу. Еще не так давно я прикидывал, сможем ли мы позволить себе продолжать жить здесь на мою жалкую пенсию. А теперь, если не стрясется какой–нибудь вселенской катастрофы, я вряд ли когда–нибудь еще при своей жизни буду испытывать финансовые трудности».

Львиную долю доходов съедали налоги, но Толкин по большей части относился к этому философски; хотя однажды написал поперек чека на большую сумму, которую следовало уплатить властям: «На «Конкорд» — ни пенни!» Ближе к концу жизни он оформил дарственную запись, согласно которой большая часть его имущества переходила к его четверым детям.

Он вообще щедро распоряжался нежданно свалившимся на него богатством: в частности, в последние годы регулярно (и анонимно) жертвовал существенную сумму приходской церкви в своем Хедингтоне. Особенно охотно Толкин помогал членам своей семьи. Одному из детей он купил дом, другому — машину, одному из внуков подарил виолончель и оплачивал обучение в школе одной из внучек. Однако отказаться от привычки считать каждый пенни, приобретенной за годы больших расходов и скромных заработков, было не так–то просто; и в его дневнике, помимо ежедневных записей о том, какая стоит погода, неизменно записывались также все траты, даже самые мелкие: «Авиаписьмо — 1 ш. 3 п., лезвия «Жиллетт» — 2 ш. И п., почтовые расходы — 7,5 п., «Стерадент» — 6 ш. 2 п.». Он никогда не сорил деньгами. Они с Эдит не держали никаких электроприборов, потому что не привыкли к ним и не понимали, зачем это надо. В доме не было не только телевизора, но даже стиральной или посудомоечной машины.

Однако сам факт, что теперь у него куча денег, доставлял Толкину большое удовольствие. И он позволял себе отдельные роскошества в своем вкусе: хороший обед с вином в ресторане после похода по магазинам, черный вельветовый пиджак и новый жилет, сшитый на заказ у Холла, местного портного, обновки для Эдит.

Они с Эдит по–прежнему оставались очень разными людьми, с очень разными интересами, и даже теперь, через пятьдесят лет супружеской жизни, отношения между ними были далеко не идеальными. Случались минуты взаимного раздражения, как бывало на протяжении всей жизни. Но и великая любовь и сильная привязанность никуда не делись, а возможно, даже возросли теперь, когда семейных забот поубавилось. Теперь у них находилось время просто посидеть и поговорить; и они много разговаривали, особенно летними вечерами после ужина, устроившись на скамеечке на парадном крыльце или в саду среди роз. Он курил трубочку, она — сигарету (Эдит пристрастилась к курению уже в старости). Разумеется, беседовали они по большей части о семейных делах, которые неизменно интересовали обоих. Сама идея семьи, того, чего они оба практически не знали в детстве, неизменно значила для них очень много, и теперь они с радостью вживались в роль дедушки с бабушкой и старались почаще навещать внуков. Золотая свадьба, отмеченная в 1966 году с большой помпой, доставила им огромное удовольствие. Среди событий, которые стоит упомянуть, был исполненный на вечеринке в Мертон–Колледже цикл песен Дональда Суонна на стихи Толкина «Бежит дорога…». За роялем сидел сам композитор, а пел Уильям Элвин. «Это имя — добрый знак!» — заметил Толкин.