Драбкин Артем - Я дрался с Панцерваффе.

В марте 1943 года на Урале формировался Уральский добровольческий корпус. По штату каждой танковой бригаде был положен ИПТАП. Однако в Челябинской 62-й танковой бригаде истребительного полка не было. К нам под Коломну приехал командир корпуса генерал-лейтенант Родин Георгий Семенович. Нас подняли по боевой тревоге. Вывели в поле и дают задание – поразить амбразуру на дистанции 800 метров. С третьего снаряда мы ее поразили. Наша батарея отстрелялась отлично и остальные четыре тоже.

По итогам этих стрельб полк влился в состав 30-го Уральского добровольческого танкового корпуса.

Ну немного скажу о «сорокапятке». В полку было пять батарей по четыре орудия в каждой. Тянули их американские «виллисы», к которым цепляли прицеп, а к нему уже орудие. «Виллис» – замечательная машина, подвижная, мощная, низкая. Ее можно прямо на огневую подогнать. Сама пушка очень хорошая. Прицел с четырехкратным увеличением. Бой очень точный, как у винтовки. На 500 метров в амбразуру промахнуться практически невозможно. Если точно навел, снаряд летит, траекторию не меняет. Конечно, в бою многое зависит от наводчика. У него должны быть очень крепкие нервы. Вокруг него разрывы, пули свистят, рядом раненый товарищ падает на станины, а он должен хладнокровно наводить. Командир взвода в бою находится на полтора метра вправо от орудия, командир орудия – слева.

Я командую, командир орудия повторяет мои команды: «Левее, ориентир такой-то. Прицел такой-то. Снаряд такой-то. Огонь!» А когда сам стреляешь, свой выстрел слышишь, он глушит, особенно бронебойный. И тебе не страшно – ты больше не слышишь, как стреляют, только видишь, как кто-то падает раненый или убитый. А потом ты так увлечен боем, вносишь поправки, командуешь, опять стреляешь и забываешь про то, что в тебя стреляют. Думаешь только о том, как бы поразить цель. У нас такого не было, чтобы во время боя у орудия находились только наводчик и заряжающий – там все номера нужны, и все работают. Расчет орудия состоял из шести человек. Я уже говорил, что слева от орудия стоит командир расчета. Место первого номера – наводчика – слева от казенной части орудия. Справа стоит замковый, второй номер, за спиной наводчика – третий номер, заряжающий. За ним 4-й и 5-й номера – правильные, стоят бок о бок. В расчете пулемета не было. Личный состав был вооружен автоматами немецкими и нашими. Я сам носил ППШ, ТТ и «вальтер». Оружия всегда было много.

В боекомплекте было десять подкалиберных снарядов, десять картечных и тридцать осколочно-фугасных с бронебойными. Никаких лимитов ни в 43-м, ни позднее мы не знали. Скорость осколочного снаряда – метров 800 в секунду. Его в бинокль хорошо видно, как он летит. У бронебойного – 1200, а у подкалиберного около 1300 метров. Подкалиберный снаряд пробивал 90 мм брони. С танками Т-3 мы расправлялись запросто. Конечно, лобовую броню тяжелых танков снаряд не брал, но у нас и задачи бить его в лоб не было. Стреляли, когда он борт подставит или по гусенице – ее разобьешь, он крутанется и бей его в борг.

– По танку надо стрелять до тех пор, пока он не загорится, или важно, чтобы он просто прекратил стрелять?

– Важно первое, чтобы ты в него попал. В движущий танк попасть сложно. Если попал, пробил броню, то считай, ты его поразил. Обычно экипаж второго снаряда не ждет – выпрыгивает. Так что важно, чтобы он остановился и не вел огонь. Когда танк остановился – это уже легкая добыча.

Осколочно-фугасный снаряд по пехоте вполне эффективен. Конечно, фугасное действие его маленькое, поэтому чаще ставили на осколочное. Воронка от снаряда крошечная – десять сантиметров, но осколочное поражение очень большое. К тому же стрельба по пехоте идет в бешеном темпе. Он только голову поднял, а тут второй снаряд летит.

Приходилось стрелять на картечь. Я потом этот эпизод расскажу. Тут уже наводчик наводит орудие через ствол в ноги наступающей пехоте. Картечь наступающую цепь выкашивает как косой. Страшный огонь. Как первая цепь легла, вторая отползает. Поэтому давали не так много этих снарядов – 10 штук на орудие.

Когда приезжали на огневую, с «виллиса» сразу сбрасывали боекомплект, отцепляли орудия. Я указывал, куда машину поставить так, чтобы недалеко от огневой и в то же время чтобы они были укрыты складками местности или растительностью. Шофера отгоняли их, оборудовали капониры. Орудия батареи размещались на расстоянии не более 20-30 метров друг от друга. Потому что если их больше разнести, то управлять ими станет невозможно – команды подавались голосом. А иногда, например под Корсунь-Шевченковским, орудие от орудия стояло на расстоянии 5-6 метров.

Приехали, сразу проверяли точку прицеливания. Для этого на срезе ствола имелись четыре риски – вертикальная и горизонтальная. Через эти риски натягивали ниточки, ствол наводили на какую-нибудь крестообразную цель на расстоянии не ближе 500 метров, и потом совмещали с этой целью прицел. Если время было, обязательно смазывали подшипники колес солидолом, а то, если забудешь, его может заклинить. За этим строго следили. А так особого ухода за пушкой не требовалось. Затвор смазывали, но разборку не делали – это сложно. Бывало, что артмастера забирали орудия с изношенными стволами и привозили новые. Все.

Итак, прибыли на огневую. Я как комбат (а с конца июля 43-го года я уже стал комбатом) выбираю позицию для орудий. Это святое дело. От того, как я выберу позицию, зависит жизнь моих подчиненных и их отношение ко мне как к командиру. Конечно, то что я прошел пехоту в 41-м, мне очень помогало: «Наш комбат пехоту прошел!» Так бойцы говорили. Прежде чем орудие займет огневую позицию, я командую: «Командир орудия, за мной». Он ползет сзади метрах в пяти, ординарец справа. Сам выползал, выбирал, говорю командиру орудия, например Чичигину: «Вот здесь орудие ставь». Когда сам лично проползу и укажу каждому, куда поставить, тогда командир орудия с уверенностью говорит: «Наш комбат выбрал огневую, теперь все от нас зависит».

Меня считали везучим, и бойцы меня очень уважали. В то же время в полку меня называли «штрафником». Все батареи выходят из строя, личный состав потом формируют из пяти батарей в одну, а меня назначают ее командиром. Остальные офицеры уже как бы на отдыхе, а я продолжаю воевать. Потом, когда у меня все пушки побьют, тогда уже весь полк выходит на переформировку. Они уже все отдохнули, а я только побуду недельку, и опять уже новая техника приходит.