Анри Труайя - Гюстав Флобер

Немного успокоившись, Флобер с головой окунается в развлечения столицы, которую он по обыкновению хулит, но настоятельно стремится к ним. Это и среды у принцессы Матильды, и вечера у Жанны де Турбе, и встречи с наследником Наполеоном, и разговоры с братьями Гонкур, Теофилем Готье, Эрнестом Фейдо, Жюлем Мишле, и обеды у Маньи, за которыми встречаются только мужчины, чтобы вкусно поесть, хорошенько выпить, от души поспорить об Искусстве, литературе и женщинах. Оказавшись в этом водовороте удовольствий, Флобер пишет с ребяческой гордостью племяннице: «В субботу обедал у принцессы Матильды, а вчера ночью (с субботы на воскресенье) до пяти утра был на балу в Опере с наследником Наполеоном и послом Тюрингии в большой императорской ложе». [372]Временами ему кажется, что он раздваивается. В Круассе он – дикий варвар, а в Париже – прожигатель жизни, который рад показать себя в хорошей компании. Он существует то для полутени и уединенной тишины, то для тщетной суеты публичной жизни. Где настоящий Флобер? В своей деревенской дыре, вне всякого сомнения. Здесь же он разбрасывается, развлекается, играет роль. Гонкуры так описывают его на одном из обедов у Маньи 18 февраля 1864 года: «Раскрасневшись, вращая своими огромными глазами, Флобер кричит, что красота не эротична, что красивые женщины не созданы для плотских развлечений, что любовь – это нечто непознанное, вдохновленное возбуждением и лишь очень редко красотой. Над ним смеются. Тогда он говорит, что никогда по-настоящему не спал с женщиной, что он девственник, что все женщины, с которыми он был, были для него подстилками, заменяющими другую женщину, о которой он мечтал». С другой стороны, он утверждает, что «соитие отнюдь не необходимо для здоровья организма, что это необходимость, созданная воображением». Присутствующие поднимают его на смех, возражают. А он путается в доказательствах. Есть странный контраст между грубостью его суждений о любви во время его встреч с мужчинами и особенной деликатностью, которую он проявляет, препарируя женскую чувственность в своих романах. Несколько дней спустя он по-прежнему многоречив у принцессы Матильды, только теперь следит за своими словами, и братья Гонкур отмечают с раздражением это его стремление занимать публику: «Изучаю у принцессы Матильды любопытную работу Флобера, желающего привлечь внимание хозяйки дома, показать себя, заставить о себе говорить. Какие при этом взгляды, выражение лица, жесты. Во всем этом человеке чувствуется непреодолимое желание занимать, привлечь внимание и удерживать его на себе одном; смешно видеть, как этот человек, грубо насмехающийся над любой человеческой славой, так нестерпимо жаден до мелкого буржуазного тщеславия». [373]

В феврале месяце Флобер взволнованно следит за репетициями новой пьесы Луи Буйе «Фостина» . Это настоящий успех. «Накануне их высочества выглядели довольными, что привлекает внимание», – пишет счастливый Флобер племяннице. И добавляет в post-scriptum: «Мои приветы г-ну будущему зятю». [374]29 февраля он присутствует на премьере пьесы «Маркиз де Вильмер» Жорж Санд в театре «Одеон». Он сидит в третьем ряду, его лицо налито кровью, глаза лезут из орбит, лысый лоб сияет от пота, он прыгает в кресле и как оглашенный хлопает. Когда-то придет его черед услышать аплодисменты за «Замок сердец» ? Пока же феерия никого не интересует. Он утешает себя, думая о будущем романе, но чувствует, что еще не созрел для того, чтобы писать его. Впрочем, пора бы вернуться в Круассе. «С радостью думаю о том, что через неделю мы наконец будем опять жить вместе, – пишет он Каролине. – Будем надеяться, что у бабушки больше не заболит колено и мы еще до твоей свадьбы проведем вместе немного времени, как в былые времена». [375]

6 апреля 1864 года в мэрии Кантеле Каролина Амар становится Каролиной де Комманвиль. Флобера одолевают трагические предчувствия, когда в церкви смотрит на племянницу, такую юную, такую хрупкую под белой фатой, стоящую рядом с сильным супругом, который старше ее на 12 лет. Однако бабушка кажется счастливой, утирая слезы. На обеде присутствуют тридцать человек. Некоторое время спустя молодожены отправляются в свадебное путешествие. Разумеется, в Италию. Не успела племянница уехать, как Флобер пишет ей на оставленный адрес: «Ну, мой дорогой волчонок, моя дорогая Каролина, как ты поживаешь? Довольна ли путешествием, мужем и замужеством? Как я без тебя скучаю! Как мне хочется увидеть тебя и поболтать с тобой, моей милой!.. Бабушка считает дни до твоего возвращения. Ей кажется, что ты уехала тысячу лет назад». [376]И три дня спустя: «Пора бы твоему письму прийти, моя дорогая Каро, так как твоя мамочка начинает терять голову. Мы напрасно объясняли ей, что почте нужно время для того, чтобы переправить твои новости. Ничего не помогает. И если мы не получим его сегодня, то не знаю, как пройдет завтрашний день… Я принялся за работу, однако дело совсем не идет! Боюсь, что у меня больше нет таланта и что я стал просто кретином, страдающим альпийской базедовой болезнью». [377]

Ожидающие поезд семидесятилетняя мама и сорокадвухлетний сын представляют собой странную и явно нерасторжимую чету. Выдав замуж внучку, госпожа Флобер, тревожная, хворая и деспотичная, переносит всю свою любовь на Гюстава. Даже когда не разговаривают друг с другом, кажется, они соединены волнующими воспоминаниями. Есть в их жизни в Круассе с глазу на глаз мрачная и нежная зависимость от семейного прошлого. Их разговоры, молчание – тот интимный климат, от которого веет затхлым запахом. «По мере того как стареешь, а семейный очаг теряет людей, начинаешь возвращаться к былому, к временам юности», [378]– пишет Флобер Эрнесту Шевалье. В каждом письме он следует за маршрутом молодых супругов: Венеция, Милан, озеро де Ком… Судя по тому, что рассказывает Каролина, она счастлива с Эрнестом Комманвилем. Только можно ли верить признаниям молодой женщины дяде и бабушке?

Наконец путешественники возвращаются. Каролина, кажется, устала от светской жизни. У Комманвилей много друзей в высшем обществе Руана. Что ж, очень хорошо. Флобер, облегченно вздыхая, отправляется в Париж. Там работает над планом своей книги, которую определяет как «парижский роман». «Основная мысль определилась, и теперь все ясно, – пишет он Каролине. – Я намерен начать писать не ранее сентября». [379]С этого времени он прилежно посещает императорскую библиотеку, желая набрать материала и сделать записи. Он хочет, чтобы это произведение, которое с каждым днем все более четко вырисовывается в его сознании, было таким же совершенным, таким же безличным и таким же пессимистичным, как «Госпожа Бовари» . Однако не ошибается ли он, задумав вернуть читателей к бесцветной современной жизни после карфагенской радуги цветов «Саламбо», на долю которой выпал такой успех? Тем хуже. Ведь для него литература – синоним риска. Писать – значит, вдохновлять сражение. Чем более неопределенным видится исход дела, тем больше хочется ему посвятить себя этому до последнего остатка сил.