Анри Труайя - Оноре де Бальзак

Размышляя над этим метафизическим сюжетом, Бальзак в который раз пытается проникнуть в тайну мироздания. Но чтобы превратить замысел в роман, его нужно окантовать. Что выбрать? Необходимы живописные места, чистота, холод, огромные пространства. Пожалуй, подойдет Норвегия. Он ничего не знает об этой стране, но есть книги. Итак, обрамление будет белым и стойким, словно души героев. Писатель уже видит, как в начале истории они скользят на лыжах по царству снегов. Остается заняться сверхъестественным. Здесь он чувствует себя как рыба в воде: вновь обратился к Сведенборгу, Сен-Мартену, Месмеру… и даже к ясновидящей. Топография небес известна ему не хуже, чем прилегающих к улице Кассини кварталов. Госпожа Ганская не сможет отговорить его от задуманного: как всякая женщина, да и в силу семейных традиций, она склонна к предчувствиям, подвержена страхам. Ее страсть к чтению питает стремление вырваться за рамки реальности. Итак, чем больше Бальзак занят будущим, тем сильнее его уверенность, что, взяв «Серафиту» с собой в Женеву, сумеет припасть к источнику истинного вдохновения. Он одержим новым романом и в нетерпении от ожидания встречи с той, кому мечтает его посвятить.

Тем временем приходится принять дополнительные меры безопасности их переписки с Ганской. Помимо тайных писем, которые он адресовал на имя Анриетты Борель, Оноре посылал «явные», призванные усыпить подозрения мужа и представить их отправителя в образе друга семьи. Уверения в любви, которыми полны были секретные послания, уступали в открытых место безобидным шуткам доброго парня. В одном из них он сообщает, что выслал скромное украшение с камешками, собранными Анной, несколько баночек айвового варенья для госпожи Ганской и автограф Россини для господина Ганского, его поклонника. Написано оно, как и следует в подобных случаях, вежливо, игриво. «Мадам, я думаю, что дом Ганских не откажется принять эти свидетельства воспоминаний о милом и радостном гостеприимстве, которые хранит дом Бальзака… Я рассчитываю 23-го числа этого месяца быть в Женеве, но для этого, увы, должен завершить четыре тома… Говоря о моих чувствах и воспоминаниях господину Ганскому, постарайтесь, мадам, найти выражения самые изысканные. Поцелуйте в лоб от моего имени мадемуазель Анну и соблаговолите принять уверения в моем глубоком уважении». В письме, которое отправлено в тот же день на имя Анриетты Борель, он говорит своей «дорогой киске»: «Ты найдешь здесь тысячу поцелуев и жарких ласк. Я хотел бы прижать тебя к сердцу».

В Женеве госпожа Ганская читает «явное» письмо мужу, стараясь по возможности выглядеть сдержанной, оставшись в одиночестве, прижимает к груди тайное, словно согреваясь его теплом. Скрывать ото всех свои чувства оказалось невыносимо, и она обмолвилась о них своему старшему брату Генриху Ржевузскому, писателю, которого Бальзак окрестил «польским Вальтером Скоттом»: «Мы познакомились в Швейцарии и оба от этого в восторге. Он – это господин де Бальзак, автор „Шагреневой кожи“ и других прелестных книг. Знакомство переросло в настоящую дружбу, которая, я надеюсь, продлится всю жизнь. Бальзак очень напоминает вас, мой дорогой Генрих. Даже в его внешности есть что-то от вас, а вы оба похожи на Наполеона… Бальзак – настоящее дитя. Если он любит вас, скажет об этом с искренней прямотой, свойственной возрасту, когда еще кажется, что слова не должны скрывать мысли. Если не любит, быть может, не скажет вам об этом, но возьмет в руки книгу, не для того, чтобы читать, а чтобы не видеть того, кто ему не нравится. Наконец, увидев его, не можешь понять, как подобная ученость и превосходство могут сочетаться с такой свежестью, изяществом, детской непосредственностью мыслей и чувств».

Пока госпожа Ганская в Женеве изливает душу брату, Бальзак в Париже ускоряет темп, работая на пределе сил, превозмогая усталость, поспешно заключает договора, собирая по су себе на дорогу. Чтобы изгладить из памяти унижение, пережитое годом раньше в той же Швейцарии, мечтает снова обосноваться в сумрачной комнате гостиницы «Корона», где столько страдал по вине госпожи де Кастри. Но Ганская нанимает для него светлую комнату на окруженном деревьями постоялом дворе, стоящем на дороге, ведущей в О-Вив. Это совсем недалеко от дома, в котором остановились Ганские с дочерью, гувернанткой, двумя слугами – немцем и русским, горничной из Невшателя Сюзанной (Сюзеттой). В день приезда Бальзака девушка приносит ему пакетик от хозяйки с кольцом-печаткой и нежной записочкой, в которой та спрашивает, по-прежнему ли он ее любит. Ответ следует немедленно: «Через мгновение я взглядом скажу тебе больше, чем на тысяче страниц. Люблю ли я тебя? Но я рядом с тобой. Я бы хотел, чтобы это было в тысячу раз сложнее и чтобы я страдал еще больше. Но вот, наконец, я отвоевал месяц, может быть, два. Целую тебя не один раз, миллионы. Я так счастлив, что больше не могу писать. До встречи. Да, моя комната очень хороша. А кольцо похоже на тебя, любовь моя, восхитительное, изысканное».

С этой минуты между Оноре и Эвелиной устанавливаются по-настоящему сердечные отношения. Они видятся каждый день, Бальзак, ничуть не смущаясь, одурачивает мужа, который отнесся к нему вполне по-дружески: нового знакомого устраивает и забавляет легковерие этого польского дворянина. С его женой они обмениваются подарками и письмами, то тайными, полными желания, то явными, любезными, ничего не значащими, для успокоения супруга. Бальзак подшучивает над манерой «дорогой графини» произносить некоторые французские слова. Она не остается в долгу, называя его «маркизом» – намек на мнимый маркизат д’Антраг. В ответ он нарекает ее «предводительницей» – ее муж, предводитель волынского дворянства, или «величеством»: «Твой дорогой подданный, священное величество, королева Павловска и прилегающих территорий, властительница сердец, роза Запада, звезда Севера и т. п., и т. п… Склоняюсь пред Вашим величеством и умоляю поверить в порядочность смиренного мужика – Онорешки».

Влюбленные совершают «литературные» путешествия по местам, связанным со знаменитыми писателями. Муж не всегда сопровождает их. Оноре не перестает удивлять Еву и развлекать ее, она же находит столько очарования в его взгляде и речах, что ревнует ко всем женщинам в Женеве, особенно к графине Потоцкой, своей кузине, с которой имела неосторожность его познакомить: возлюбленный готов покрасоваться перед любой молодой особой, пусть даже не самой привлекательной, она обижается, он – смеется. На деле их платоническая любовь настолько обострила его чувства, что он почти на грани безумия. Ганская боится все испортить, уступив ему. Бальзак протестует: «Боже мой, как сказать тебе, что я пьянею от нежнейшего твоего благоухания, что я уже тысячи раз обладал тобою, и ты увидишь меня опьяненным еще сильнее, потому что появится надежда и воспоминания там, где пока нет никакой надежды… Я хотел бы, чтобы ты на мгновение сдалась мне и узнала, как ты любима».