Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

янно была около моей койки. Когда бомбежки начинались, она выводила меня в подвал. После войны я с этой медсестрой даже переписывался. Потом мы с женой поехали в этот госпиталь, но она оттуда уже уволилась, и мы никак не могли ее найти, чтобы отблагодарить. Благодаря ее уходу я и встал на ноги — очень важно, чтобы кто-то рядом был, когда ты в таком состоянии.

Потом в дом отдыха послали — ясно, какое у меня состояние было, если во время войны туда направили. Отдохнул, дали отпуска месяц, чтобы я «отошел» от всего этого. С отпуска приезжаю — полк уже переучился на «лавочкины», товарищей уже почти никого не осталось — многие погибли. Это был конец 1943 года, декабрь, наверное, — снег уже был.

Во время переучивания учебного «лавочкина» в полку не было, и летчиков вывозили на учебном Як-7Б. Когда я вернулся, почти весь полк к тому времени перелетел в Кронштадт, но я среди нескольких человек задержался и успел сделать два полета на «яке» по кругу.

На Ла-5 вылетел уже в Кронштадте. Абрамов пришел и сказал: «Ну что ж, надо вылетать на «лавочкине». Учебных самолетов нету». Посадил меня в самолет, рассказал, что к чему, — «Давай, запускай и взлетай». Я взлетел, полетал немного над аэродромом, сел, все нормально — вот и вся учеба.

Случай один был. Наш командир дивизии Корешков был представителем авиации в сухопутных войсках под Выборгом. Он вызывал наши истребители на прикрытие войск, и как-то раз я вылетел на прикрытие ведущим пары. Прилетаем, там сплошная облачность — выскочили из облаков, набрали скорость приличную. Смотрим, прямо по курсу выныривают два «мессера», расстояние было метров 600—700. Сблизился, разглядел кресты, вижу — точно «мессера». Я тогда даже не прицеливался — нажал на гашетку, дал две короткие очереди, он сразу задымил — и в облака. По связи докладываю командиру дивизии о сбитии «мессершмитта».

Прилетели в Кронштадт. Вопрос встал такой: сбили армейскую «кобру». Мне подсказывают, мол, ты не говори пока о «мессере», мало ли что. Я, конечно, ничего не сказал. А потом уже, когда Корешков приехал, он сказал: «Да, ты сбил «мессершмитт», однако выносить этого не стали, потому что в верхах вопрос об «аэрокобре» так и остался открытым…

Я думаю, что для них атака была неожиданной, потому что мы заходили со стороны солнца, и, когда выскочили из облаков, они находились прямо по курсу, хвостом к нам. Я видел фашистский знак, иначе я и стрелять бы не стал, конечно. Была облачность огромная, и солнышко светило — видно было очень хорошо. Если бы я по нему не попал, может, и бой завязался бы…

В то время чаще всего мы выполняли задачи ПВО кораблей и военных баз. Сидели все время в кабинах и ждали ракету. Вылетали, например, на прикрытие бомбардировщиков, если за ними гнались истребители противника. С бомбардировщиками обычно ходили истребители непосредственного прикрытия, но они-то не могли отойти от бомбардировщика — откровенно говоря, считаю, что глупая была такая обстановка. Прикрывающие истребители должны были быть «приклеены» на определенном расстоянии от бомбардировщика и не должны были никуда от него отойти.

Это значит, что он идет на скорости 300, и ты должен был идти рядом, теряя в скорости до 200 км/ч. Это значит, если тебя атакуют, ты можешь только отвернуться, и тебя почти наверняка собьют. И сделать ты ничего не сможешь. Противник заходит в атаку на скорости и с преимуществом в высоте — ну и как ты его сможешь атаковать? У тебя скорости нет, с чего его можно атаковать? Это было абсурдное положение!!

Потом делали немного по-другому. Сопровождали мы на Котку бомбардировщики Ту-2 [Имеются в виду Пе-2 12-го гпбап КБФ] — аж темно было в небе от самолетов! Мы были на высоте восемь с чем-то тысяч, а бомбардировщики шли на шести тысячах. Мы в «ударной» группе, а непосредственное прикрытие шло пониже. Наша задача была следить за истребителями противника.

Когда на Котку водили штурмовиков, мы шли на «лавочкиных» звеньями по четыре самолета на разных высотах с превышением в 1500 метров над «илами» и группой непосредственного прикрытия. Тут мы могли контролировать ситуацию, видели всю эту массу самолетов под собой. Случись что — ты свободен в маневре и можешь ответить на атаку атакой.

А самолеты непосредственного прикрытия… я даже не представляю. У них задача, чтобы к бомбардировщикам никто не смог приблизиться даже, так что там надо было постоянно крутить головой. Но, с другой стороны, ты не должен терять своего ведущего, а если ты постоянно крутишься, то либо ты держишь строй и тебя убьют, и бомбардировщик тоже, либо ты крутишься, тогда можешь оторваться от бомбера — опять не то… Очень сложно было, особенно если у летчика отсутствовал опыт.

Вот как-то раз, по-моему осенью 44-го, увлеклись мы прикрытием и прозевали «мессеров». Когда оглянулся назад, смотрю — уже прямо почти вплотную подходит к нам пара «мессершмиттов». Тут уж делать нечего было, я по радио «илу» сказал: «Сматывайся!» — чтоб он понял, в чем дело. А я был в таком положении, что если я сейчас поверну, то себя подставлю под удар. Я сразу ведомому говорю: «По скоростям!» — газ добавляю, в горизонтальном полете отрываюсь, чтоб себя не подставлять, и потом резко полез вверх. Смотрю, они отстают.

Таким образом, ты в дурном положении оказываешься — получается, я не должен бросать «ил» и должен его сопровождать до конца. С другой стороны, хотелось вступить в бой — есть преимущество: я сверху нахожусь, с переворота можно было атаковать. Двоякое положение.

«Ил» уже на бреющий перешел, и я его потерял, а в отношении «мессеров» находился в самой удобной позиции. Расстояние было метров 800—1000 — сделать переворот и с пикирования попытаться атаковать. Но… все вот эта наша обязаловка — по приказу я должен идти в непосредственной близости от «ила», и если что-то случится, отбиваться отворотами — то есть отвернуться от удара противника и встать на место. И ни в коем случае не вступать ни в какой бой!

Почему у нас столько людей гибло при прикрытии? Получается, кого-то сбили, а ты иди дальше по прямой. Инициатива должна быть у человека! А в первые годы в сопровождении вообще вплотную ходили! Крыло в крыло с бомбардировщиком! Это давало только бомбардировщикам успокоение — с ними идут истребители, а толку-то от этого? Стрелок лучше мог обороняться, чем истребитель. Так что, несмотря на такие приказы, летчики все равно вступали в бой, иначе ты бомбардировщик не защитишь никак. У истребителя должна быть свобода, он должен думать своей головой.

Вылетов за войну у меня было 48. На корректировку летали мы 1 раз.

— Самолеты были «привязаны» к летчику?

— Конечно, у каждого свой был!

— Вы помните его бортовой номер? Как самолеты окрашивали?