Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

— Почему отказало оружие?

— Если в бою создашь отрицательную перегрузку, где-то там ленты зацепляются, и оружие отказывает. Причем мы пытались найти и исправить этот недостаток, но так ничего и не смогли сделать. Ведь когда самолет садится, его встряхивает и все опять работает. А в воздухе я уже знал, что, если сделал переворот или разворот с отрицательной или близкой к нулевой перегрузкой — обязательно будет задержка. В этом случае надо просто перезарядить оружие, но в бою не всегда есть такая возможность.

В 1945 году летали на сопровождение бомбардировщиков, летали на штурмовку. Бомбы бросали. Нам вместо подвесного бака к самолету подвешивали одну 250-килограммовую бомбу. Ходили на Данциг, бомбили корабли. Кто как мог, конечно… Один раз велели бомбить эсминец, который обстреливал наши войска. Дня три его гоняли. Как только мы появлялись, смотрим — он сразу прекращает стрелять и начинает маневрировать. Попасть в него тяжело, но хоть отгоняли. Хотя командир первой эскадрильи Зорин говорил, что мы его потопили, но на следующий день опять наши наземные войска помощи попросили. Может, моряки потопили. Его 250-килограммовой бомбой не потопишь. Потом наши Данциг взяли, он куда-то ушел.

Так вот, воздушных боев практически не было. Летчики противника послабее стали, чем в начале войны. В Польше летали, шестеркой сопровождали девятку «бостонов» на город километрах в 60—70 от линии фронта. Я парой в ударной группе, а Боря Степанов парой выполняет роль непосредственного прикрытия. Бомбардировщики на боевой курс с ходу встали. Смотрю, навстречу выше нас метров до 500—1000 идет группа «фоккеров» и «мессеров». Всего штук 30. Ну, думаю, сейчас драчка будет. Моя задача — сохранить бомбардировщиков. Сам погибай, а бомбардировщиков сохрани. Они на боевом курсе — не шевельнуться. Сейчас сбросят бомбы, начнут разворачиваться, на развороте их немцы и начнут лупить. Смотрю, один атакует Степанова — напористый такой, с пикирования на скорости. Я говорю: «Боря, в хвосте «худой». — «Вижу». Я сказал, а сам направился на этого «худого». По крайней мере, хоть пугну, чтобы не атаковал. Заметил он меня и сразу вправо в сторону раз — полупереворот и ушел. Другие крутятся, вертятся, но практически не атакуют. Видно, послабее летчики были. Бомбардировщики уже развернулись. «Бостон», если идет налегке с принижением, то скорость у него хорошая. Пошли с курсом на аэродром. Смотрю, четыре «фоккера» за нами. У меня ведомым молодой летчик. Думаю, связываться с этими четырьмя «фоккерами» или нет? Пока они далековато еще. Можно развернуться и с передней полусферы… Хотя бы одного снять, а остальные рассыплются. Но я могу ведомого потерять, а он может заблудиться. Ждал, ждал. Думаю, если подойдут, тогда, конечно, придется завязать бой. Не получилось… Они в какой-то момент развернулись и ушли.

Когда на Берлин ходили, я видел «мессеров», но они не атаковали наших бомбардировщиков. А я не мог оторваться от бомбардировщиков, чтобы самому атаковать. Вот потому и не настрелял больше.

— Вы дружили эскадрильей или полком?

— Вообще полком. Между собой в эскадрилье, конечно, больше общались и лучше друг друга знали. Между эскадрильями общения было меньше, но дружили и с техническим составом, и с летным. Дружба была и между полками, но тут уже выборочно.

Помню, как после Крыма командир полка послал меня и Серегу Нестерова в дом отдыха на 10 дней. Добирались на попутках. У меня тогда был только один орден Славы. Молодые летчики уже по второму ордену получили, а мне все не давали. Начальник штаба сказал (это уже я потом узнал), что, пока он сам не получит второго ордена, у меня второго ордена тоже не будет, поскольку он с начала войны и старше меня.

Стоим на стоянке. Совершенно незнакомый мне человек говорит: «Здравствуй. Ты Дементеев?» Оказывается, это был командир эскадрильи бомбардировщиков, чью группу я все время сопровождал. И в Крыму, и потом, в Польше и Германии. Спрашиваю его: «Как же ты меня узнал? Мы же с тобой не встречались!» — «Ну, как же, — говорит, — длинный такой, один орден Славы болтается».

— Орден Славы — солдатский орден?

— Меня к нему представили, когда я два «фоккера» сбил. Замполит говорит: «Я тебя сделаю полным кавалером ордена Славы». В авиации этот орден давали только младшим лейтенантам.

— Какой следующий орден?

— Закончилась война. Мы стояли в Пенемюнде. Это ракетный немецкий центр. И в течение недели я получил два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны I степени. Уже прошло 44 года, в 1988 году вдруг мне звонят из поисковой группы: «Вы награждены орденом, но вам его не вручили». Тогда мне и вручили третий орден Красного Знамени, которым я был награжден в 1944 году. И Хоцкому тоже вручили орден Отечественной войны I степени, которым он был награжден раньше.

— Два ордена Красной Звезды уже позже получили?

— Да, за полеты в сложных метеоусловиях и за выслугу лет.

— Командир полка часто летал?

— Нельзя сказать, что часто, но Павликов и в групповых вылетах участвовал, и полк водил.

— Как относились к потерям?

— Тяжело. Первые потери вообще очень тяжело переносились, а потом сердце просто сжимается. Но каждая потеря отражалась на нас на всех. Сильно переживали.

— Что делали с личными вещами погибших?

— А какие личные вещи? У летчиков — планшет, и пошел. Зимние костюмы были в ведении техников. У нас в эскадрилье был случай на Кубани, когда один сержант, пользуясь этим, наше обмундирование продавал. Даже парашюты воровал. Его поймали, при задержании он застрелил одного из патрульных. Его судили и расстреляли. Опять же, это единичный случай, которым был возмущен весь личный состав полка.

— Летали с орденами?

— Да, с орденами и документами. Как-то вечером я полетел на разведку. На обратном пути меня обстреляли с земли, и пуля пробила охлаждающую систему. Кое-как перетянул линию фронта и в сумерках сел в болотце. Подошли пехотинцы, отвели в комендатуру. Первый вопрос: «Документы?» Показал удостоверение. Сразу другое отношение стало. Спрашивают: «Что вам надо? Чем помочь?»

Летали в любую погоду. В мороз летали, нам зима не страшна была. Чтобы двигатель легко запускался, перед его выключением в масло добавляли бензин. Для этого был специальный тумблер подачи бензина в маслосистему. Погоняешь его минуту-полторы, а наутро он с пол-оборота запустится.

— Штурмовики приходилось сопровождать?

—Да. Это были самые сложные задания. Как-то выкручивались, маневрировали.

— Рисовали что-то на самолетах?

—Нет. Вот когда Сережка Нестеров погиб, на самолетах написали «за Сережу!». Во всех эскадрильях полка коки винтов были белые. Причем у «фоккеров» тоже были белые коки. Мы как-то с ними схватились, вышли из боя, а один у нас отстал. Спрашиваем: «Иван, где ты?» — «Пристраиваюсь». Нет его. «Где ты, в каком районе?» — «Пристраиваюсь. Вот вы, белые коки». Оказалось, что он к «фоккерам» пристраивается. Они опомнились, развернулись и по нему стрелять. Он кричит: «Аяяяяй!» Но как-то выкрутился. Прилетел домой, винт свистит — все лопасти прострелены. Вот так белые коки!