Алексей Федоров - Последняя зима

- Не обознался ли ты, Сеня?

- Как можно обознаться, товарищ генерал, когда я на чердаке прятался и все видел! На всю жизнь его запомнил... Есть еще евреи в цивильном лагере, которые этого злодея никогда не забудут. Ох, сколько крови на нем, сколько крови!..

Арестованный Лукьянюк на первом допросе отрицал свою службу в фашистской жандармерии, участие в расправах над мирным населением. Не помогли и очные ставки с Галицким и еще с двумя бывшими жителями Ратного, которых удалось отыскать.

- Обознались! Я никогда не был в Ратном... Может, кто другой! спокойно твердил Лукьянюк.

Однако на следующий день вернулись из Ратненского района работники Максимова. Они доставили несколько запротоколированных по всем правилам свидетельских показаний о службе Ивана Лукьянюка в немецкой полевой жандармерии. Причем не только об его участии в карательных экспедициях, но и о руководстве им массовыми убийствами советских людей. Под давлением улик Лукьянюк был вынужден это признать, но тут же начал всячески изворачиваться, стараясь смягчить свою вину:

- Так меня же заставляли командовать расстрелами... Не по своей я воле! Поэтому и сбежал от немцев в УПА!

- Больно часто ты бегаешь! То от одних, то от других! - усмехнулся Иван Иванович Максимов. - А кем был у бандеровцев?

- Я говорил, что рядовым.

- А кто же тогда был у них сотником по кличке Стальной?

- Как?! И это знаете?

- И это знаем. Служба такая!

С минуту Лукьянюк-Стальной молчал. Глаза его сузились, на скулах проступили крепкие желваки. Затем он вскочил, отшвырнул ногой табурет и закричал, багровея от ярости:

- Нет, всего вы не знаете! Но теперь - один бес!.. Сам расскажу! Есть что вспомнить! Только дайте стакан самогону.

И он рассказал о таких своих преступлениях, до которых вряд ли мы докопались бы. Это была не исповедь. На исповеди каются. Бывший жандармский инструктор оккупантов и бандеровский сотник ни в чем не каялся, ни о чем не жалел. Зная, что его ждет, он бравировал, хвастался своими злодеяниями, своей подлостью...

Иван Ляшевич Лукьянюк родился в 1916 году на Волыни в семье сельского учителя. Территория, на которой жили Лукьянюки, после гражданской войны отошла к Польше. Это создало здесь благоприятную почву для пропаганды, которую вели украинские националисты. Попал под ее влияние и будущий бандеровский бандит. Пятнадцати лет Иван Лукьянюк уже вошел в местный националистический "кущ", направляемый юношеским "проводом" ОУН.

С помощью оголтелой демагогии, играя на самых низменных инстинктах людей, руководители ОУН воспитывали в членах своей организации слепую, фанатичную ненависть к русским, полякам, евреям. Но только ли к ним? Когда в 1939 году районы Западной Украины вошли в состав УССР, оуновцы перенесли лютую злобу и на всякого украинца, если только он был за Советскую власть. Вот тогда-то с необычайной четкостью и обнажилась политическая, классовая сущность партии Степана Бандеры.

Первая кровь, обагрившая руки Лукьянюка, была украинской кровью. Пролилась она сразу же после начала Великой Отечественной войны.

- Секретаря вашего коммунистического райкома в лесу порубал, а с ним заодно и начальника милиции, - рассказывал Лукьянюк. - Хотите знать, как дело было? Скажу. Теперь скрывать нечего! Они с оружием, но и у меня топор. Они на мотоцикле, но и у меня веревка. А знаете, что с мотоциклом бывает, когда он на веревку поперек дороги напорется? Ага, знаете! Значит, и остальное объяснять не надо...

Изрубленные тела двух советских работников Лукьянюк чуть ли не на другой день предъявил захватившим район фашистам. Убийцу похвалили и приняли в полицию. Такие помощники были нужны оккупантам.

Служил там Лукьянюк усердно, старательно и вскоре обратил на себя внимание начальства. Подающего большие надежды полицая направили в ковельскую жандармскую школу. Пробыв в ней три месяца, Иван Лукьянюк стал инструктором полевой жандармерии. С тех пор он уже не рядовой палач, а инструктор по расстрелам, руководитель многих казней.

- Жили - не скучали! - цинично улыбаясь, вспоминал Лукьянюк. - Разве только в Ратном была у нас работа? А Малорито! А Заболотье! А Пожежин! В Малорито человек двести пустили в расход... В Заболотье не меньше пятисот...

Он деловито перечислял села, города, местечки, называл цифры.

В жандармерии Лукьянюк прослужил несколько месяцев. Тем временем оуновцы создали собственные вооруженные силы - Украинскую повстанческую армию, воевавшую лишь с партизанами и мирным населением. Сюда, к этим бандитам-националистам, и потянуло Лукьянюка. В мае 1943 года он сбежал от гитлеровцев к новоявленным "украинским повстанцам", как величали себя вооруженные бандеровцы.

Изменения в жизни Лукьянюка произошли чисто внешние. Обращались к нему теперь не по фамилии, а по кличке - Стальной. Числился он не во взводе, роте и батальоне, а в чете, сотне и курене. Носил на шапке не кокарду со свастикой, а трезубец петлюровских времен. Но деятельность Лукьянюка осталась прежней - погромной, палаческой, террористической.

За сочувствие и помощь партизанам бандеровцы уничтожали жителей многих сел и хуторов - мужчин и женщин, стариков и детей. Террор массовый они сочетали с индивидуальным.

Понуро шагает по дороге лошадь, запряженная в крестьянскую подводу. Возницы нет. Наверно, лошадь отвязалась да и пошла себе знакомым проселком. Но, остановив ее, партизаны видят, что в телеге лежит мертвец с распоротым животом и вывернутыми внутренностями. Или в телеге - человек с отсеченной головой, положенной ему на грудь. Тут же рядом дощечка с одним только словом: "Червонный".

Кем был этот простой человек, названный бандеровцами червонным, то есть красным? Чем провинился? Быть может, он из тех, кто помогал в 1939 году делить между бедняками отобранную у помещиков землю... Может быть, радовался, что его детей стали учить в школе бесплатно... Или он партизанский проводник? Или сказал когда-нибудь о бульбашах недоброе слово? Да любая из таких причин могла послужить поводом для расправы бандитов над честным украинским тружеником. Поляка бандеровцы убивали только за то, что он поляк, еврея - за то, что он евреи.

Двигаясь в район Ковеля Волынскими лесами, мы не раз встречали на своем пути небольшие польские хутора. Если где-то над лесом кружится с карканьем воронье, значит, там польский хутор! Он всего из двух-трех дворов. Двери в хаты распахнуты. Несет сладковатым трупным запахом. Но войдешь - увидишь не трупы, а сплошное кровавое месиво. Вся семья изрублена буквально в куски. В качестве орудия казни бандеровцы предпочитали секиру - широкий топор на длинной рукоятке. "Полячишек рубили мелко, как на холодец!" - сказал нам теперь Стальной, по-волчьи ощерясь.