Берналь Кастильо - Правдивая история завоевания Новой Испании

Наконец, мы достигли Гуэйакалы [(Большой Акалы)], где нас приняли радушно, с подарками, съестных припасов здесь было вдоволь. Стали мы расспрашивать, через переводчицу донью Марину, нет ли поблизости, на побережье, людей с бородами, тоже владеющих конями с кораблями. Ответ получили: да, есть, но в 8 днях пути; число их велико; у них бороды, женщины из Кастилии, лошади и три acales, так они называли корабли. Дорогу нам указывали по полотняной карте, и ясно было, что придется идти опять через многие реки и болота.

Тем не менее, весть эта сильно обрадовала Кортеса, и он решил спешить туда. Посоветовавшись с касиками, он послал нас в числе 80 человек в окрестности за провиантом и лодками. Командовал экспедицией Диего де Масариегос, двоюродный брат казначея Алонсо де Эстрады, оставленного управлять Мешико, недавно лишь прибывший из Испании, на деле же я, ибо Кортес нарочно наметил этого новичка, будучи уверен, что он выпросит меня с собой и всюду будет руководиться моим опытом. Так оно и случилось. Я же говорю об этом не для возвеличивания себя, а потому, что все наши об этом знали, да и Кортес упомянул о сем в своих донесениях. Дело свое мы справили хорошо; правда, из многих селений жители спасались бегством, но припасов мы находили вдоволь, а их-то нам и было нужно.

В лагере, между тем, совершались печальные вещи. В свое время я рассказал, что Куаутемок — великий касик Мешико — и другие знатнейшие мешики сопровождали нас в походе. И вот теперь вдруг выяснилось, что они задумали напасть на нас, всех перебить, а затем вернуться в Мешико, чтобы поднять свой город против оставшихся там чужестранцев. Кортес узнал об этом от двух великих касиков мешиков, которых после крещения звали Тапия и Хуан Веласкес. Этот Хуан Веласкес был генерал-капитаном у Куаутемока, когда мы сражались в Мешико. Подтвердили эти сообщения и кое-кто из остальных касиков: оказывается, что замысел этот возник в самый отчаянный момент нашего похода, когда голод валил всех, и все впали в беспомощное состояние; предполагалось использовать неравенство сил, ведь было мешиков более 3 000 вооруженных с копьями и мечами, и наброситься на нас во время какой-либо переправы. Сам Куаутемок сознался, что такой разговор был, но исходил он будто не от него, да и не все, по его мнению, знали о нем, однако, это были лишь разговоры, а об исполнении никто, дескать, не думал. Что же касается сеньора Тлакопана, то от него добились лишь следующего: часто они с Куаутемоком говорили о том, что лучше бы умереть, чем ежедневно быть свидетелями бесславной гибели стольких своих масеуалей10 и родственников. Никаких дальнейших свидетельств Кортес не получил и все же он велел повесить Куаутемока и его двоюродного брата сеньора Тлакопана, позволив перед тем, как их повесили, монахам-франсисканцам укрепить их дух и препоручить Богу с помощью переводчицы доньи Марины. А когда их вешали, Куаутемок сказал: «Ох, Малинче! Давно я понял, что эта смерть мне предрешена, и знаю, что речи твои фальшивы, так как ты меня убиваешь несправедливо! Бог тебе судья, поскольку не мной нарушено обещание, когда я сдавался тебе в моем городе Мешико». Сеньор же Тлакопана сказал, что счастлив умереть вместе со своим сеньором Куаутемоком. И прежде, чем они были повешены, их исповедовали монахи-франсисканцы с помощью переводчицы доньи Марины. Меня лично смерь обоих глубоко огорчила; вспомнил я прежнее их величие, да и те многие услуги, какие они нам оказали в этом походе. И была эта казнь совершенно несправедлива, и считали ее злом все, кто участвовал в походе11. Опасались мы мести со стороны мешиков, а посему продолжали путь с сугубой осторожностью. Но бедные мешики были поглощены собственной бедой и кое-как тащились дальше, помышляя лишь о скором окончании ужасного похода. Зато Кортес становился все тише и мрачнее. Неудача похода, множество испанцев и еще большее количество индейцев, погибавших от болезней и переутомления, укоры совести за слишком поспешную казнь индейских сеньоров — все это легло на него такой тяжестью, что он не находил себе места, лишился сна и часто вскакивал и бродил по ночам. Однажды, когда он таким образом покинул ложе и вышел в соседнее помещение в главном строении поселка, где стояли идолы, он оступился, скатился со ступенек и больно зашиб себе голову. Впрочем, он это старался утаить от всех, сам наложил повязку, а утром выступил с нами в обычное время.

Проводники наши держались точно намеченной по карте дороги. И вот, пройдя по ряду трясин, затем по плоскогорью, мы опять спустились в топи и наткнулись на крупное поселение, только что вновь отстроенное; кругом были болота, а в более доступных местах крепость была защищена стенами и даже башнями. Жители бежали, но весь поселок был наполнен битой птицей в таком количестве, что нас невольно обуяли крайние опасения. Найдено было также большое здание, сверху до низу набитое маленькими копьями, луками и стрелами; зато возделанных полей странным образом нигде не было видно… Но вот вскоре вышли к нам из болота 15 индейцев, касики этого поселка, с униженными просьбами не разорять их домов. Они объяснили, что соседи их, лакандоны12, изгнали их из прежних насиженных мест в долине и заставили искать убежище в этих неприступных, но и негостеприимных местах. Случилось это столь недавно, что они до сих пор ждут нового набега, а посему перебили всю свою птицу, желая заготовить запас на случай осады.

На следующий день мы наткнулись еще на два поселка того же племени. Назывались они Масатекас13, что значило на их языке — поселения или земли дичины, и, действительно, скоро мы спустились в благодатные края, где дичины было изумительно много. Животные нисколько не боялись человека, и в несколько минут мы заполевали более двух десятков. Оказалось, что животные эти считаются священными, никто их не трогает, а посему они и размножились в невероятном количестве. Вскоре наткнулись мы и на прежнее пепелище Масатекас, теперь совершенно пустынное: встретились нам лишь двое индейцев-охотников, несшие пуму и несколько игуан, вроде больших ящериц, очень вкусных.

Наутро мы отправились по широкой удобной дороге, но вскоре она сузилась и скоро превратилась лишь в извилистую тропу. Так пробирались мы до темноты, пока не добрались до новых гор, пред которыми! расстилалась большая водная поверхность. На разведку отряжены были четыре отряда, и один из них захватил две лодки с индейцами. Их привели в лагерь, и донья Марина так сумела их расположить к себе, что они скоро вернулись с множеством других лодок и изрядным запасом провизии из своего поселения Тайясаль14, на острове посреди воды. Переправа состоялась благополучно, и мы щедро одарили индейцев и их касиков. От них мы также узнали, что испанцы проживают в двух разных местах: в Нито, на берегу моря, и затем в десяти оттуда днях пути, в Нако, внутри страны. Удивились мы этому, но думали, что Кристобаль де Олид почему-то разделил свой отряд надвое, ибо о городе Сан Хиль де Буэна Виста и его строителях мы не имели ни малейшего понятия. В Тайясале был оставлен раненый конь. Несмотря на удачную переправу через большую реку, ночью от нас сбежал негр и две индеанки; а вскоре их примеру последовали и три испанца, которые предпочли остаться у туземцев, нежели продолжать ужасный путь с нами. Сам я тогда тоже страдал от солнечного удара; но жара все же не донимала нас так, как страшный ливень, который в течение трех суток беспрерывно обрушивался на нас. Идти было очень трудно, а тут мы пришли еще в горы, где камни были столь остры, как ножи. Пробовали мы найти иную дорогу, но напрасно. Пришлось идти по режущим остриям. Особенно страдали лошади; они часто оступались, падали на колени и разрезали себе ноги, а одна даже вспорола себе брюхо. Еще хуже был спуск; восемь лошадей пало, а остальные все до единой были переранены; пострадали и люди, а один из нас, Паласиос Рубиос, перешиб себе ногу. С великим облегчением вздохнули мы, когда горы эти, прозванные нами Кремневыми, остались позади, и возблагодарили и восславили Бога.