Паола Педиконе - Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

Топтал чабрец родного края

И ночевал – не помню где,

Я жил, невольно подражая

Григорию Сковороде,

Я грыз его благословенный,

Священный, каменный сухарь,

Но по лицу моей вселенной

Он до меня прошел, как царь…

В то время Вера Николаевна, бабушка Андрея и Марины, решила для «правильного» воспитания внуков нанять в качестве бонны знакомую француженку; продлилось, правда, это недолго. Мадам Эжени пробыла в Юрьевце несколько месяцев, а затем вернулась в Москву. В 1941 году ее репрессировали.

Тарковский использовал эту музыку в фильме «Зеркало» – в эпизоде, когда героиня парит над землей.

С ним связана забавная история, которую любил рассказывать Тарковский. Было время, когда Николай решил покорить Москву. Покорение не удалось, а денег, чтобы вернуться на родину, не хватало. И тогда Николай Станиславский явился к Константину Станиславскому и попросил у него то ли 30, то ли 40 рублей на билет до Киева. «Это почему же я должен давать вам деньги?» – удивился корифей. «Потому что я – настоящий Станиславский». Основатель «системы Станиславского» крякнул, но деньги выдал. Ибо настоящая фамилия Константина Сергеевича была Алексеев, он был отпрыском богатого купца и промышленника, в свое время занимавшего должность городского головы Москвы.

После войны в советских школах ввели раздельное обучение мальчиков и девочек.

Речь идет о признании Андрея в любви к девушке из иного социального круга (скажем так – более высокого).

Речь идет о советско-албанском фильме, снятом в 1954 году С. Юткевичем.

«Фильм создает впечатление напыщенности и бутафорского благодаря фальшивой эпичности и ложной монументальности образов основных героев, в частности Скандербега, – пишет в разборе Тарковский, а дальше делает замечание, которое говорит о том, каким он видит свой кинематограф: – Затем следует трюк, вряд ли понятный зрителю. Скандербег заносит меч над поверженным врагом, который просит убить его. Следующий кадр – перебивка, замедление действия: морской вал растет, подымается, застывает на несколько мгновений. После долгого раздумья и анализа сцены поединка, решенной в фольклорном духе, можно понять этот кадр как метафору и словами выразить так: «и как морской вал останавливается в грозном беге своем, застыл занесенный меч Скандербега в карающей деснице его». Допустим, все это так, но для того, чтобы осмыслить сущность этого кадра, зрителю нужно времени больше, чем отпускает на это режиссер. Метафора тем самым зрителем не воспринимается. Из этого вовсе не вытекает, что все надо зрителю преподносить в разжеванном виде. Нет. Наоборот. Всякая идея, преподнесенная зрителю не непосредственно, иносказательно и правильно понимаемая зрителем, ему, зрителю, ближе и дороже, так как здесь имеет место творческое начало самого зрителя».

Ромм, в частности, снял такие известные фильмы, как «Девять дней одного года» и «Обыкновенный фашизм». Во ВГИКе Ромму ассистировали Ирина Жигалко, Нина Сухоцкая и др.

«Созерцание» (Пер. Б. Пастернака).

«Бондарчук бледнеет и падает в обморок при одном моем имени», – говорит Андрей Тарковский в фильме Эббо Деманта «В поисках утраченного времени. Изгнание и смерть Андрея Тарковского». Спустя небольшое время после фестиваля в Каннах Бондарчук снял фильм по пьесе Пушкина «Борис Годунов», не снискавший успеха ни у критиков, ни у зрителей, – фильм, который когда-то не позволили снять Андрею. Впрочем, вопрос этот не столь прост. Есть люди (в том числе дочь Бондарчука Наталья, снимавшаяся у Тарковского в «Солярисе»), считающие обвинение Бондарчука в интригах против Андрея – наветом.

За несколько лет до этого, когда А. И. Солженицын стал нобелевским лауреатом, Андрей записал в дневнике: «Сейчас очень шумят по поводу Солженицына. Присуждение ему Нобелевской премии всех сбило с толку. Он хороший писатель. И прежде всего – гражданин. Несколько озлоблен, что вполне понятно, если судить о нем как о человеке, и что труднее понять, считая его, в первую очередь, писателем. Лучшая его вещь – «Матренин двор». Но личность его – героическая. Благородная и стоическая. Существование его придает смысл и моей жизни тоже».

Намек на Пушкина, иронизировавшего над должностью камер-юнкера, которую ему даровал Николай I.

На самом деле на роль Горчакова Тарковский первоначально планировал Анатолия Солоницына. Увы, Солоницын к тому времени был уже смертельно болен. Поэтому Тарковский решил снимать Кайдановского.

Неточность – проблема заключалась в том, что пленка оказалась бракованной, но выяснилось это только после проявки. Тарковский уволил оператора Георгия Рерберга за то, что тот не проверил качество пленки. Сам Рерберг рассказывает от этом так: «Мы работали в изобразительной манере, к которой пришли с Андреем на «Зеркале». Задавались очень сложные объекты. Сложные по движению камеры, по фокусам, по световым решениям. Сложные по перепадам света и тени. Мы начали работать уверенно, аккуратно, лихо. Мы не изобретали ничего нового: всё делали, как прежде. Но того результата, который в тех же условиях получался на «Зеркале», не могли добиться. Все делалось точно так же, но пленка, которую нам дали, не вытягивала. Результат был плачевный». Причина, по Рербергу, была в том, что был выбран тот же тип пленки «Кодак», на которой он совсем недавно снимал с Сергеем Соловьевым картину «Мелодии белой ночи» и получил великолепный результат. Но тогда обработка пленки, полученной из Японии, делалась тоже в Японии. Как потом выяснилось, пленка, купленная «Мосфильмом» для «Сталкера» через посредников, была сомнительного происхождения. И кроме того, в мосфильмовской лаборатории отсутствовала определенная ванна и дополнительные химикаты для обработки. Этого, увы, никто не знал. В мосфильмовской лаборатории обработки пленки материал «Сталкера» перепечатывался по нескольку раз во всех мыслимых режимах. Потом были срочно сделаны новые пробы пленки – материал неоднократно переснимался в разных режимах и на разной оптике. Но везде был брак – изображение шло без черного цвета. «Когда на студии устроили показательное побоище, – вспоминает Рерберг, – и меня одного обвинили во всех смертных грехах, меня спас оператор Владимир Нахабцев, у которого на картине «Мой ласковый и нежный зверь» была та же самая история. Он пришел на это судилище с коробкой пленки и показал всем этикетку с информацией по поводу дополнительной ванны. Поэтому черного цвета не было ни у Нахабцева, ни у Княжинского, ни у кого другого, кто работал на пленке из этой партии. Так что, я думаю, всем стало ясно, что я не был особенно виноват. Но было уже поздно: ведь за то, что на фильме оказывается неудовлетворительный материал, всегда обвиняют оператора-постановщика».