Паола Педиконе - Тарковские. Отец и сын в зеркале судьбы

Вспоминает Лариса Миллер:

Когда в 77-м зашел разговор об Андрее, Арсений Александрович с грустью сказал, что Андрей давно не звонил, не появлялся и дажене знает, что отец болен и лежит в Голицыне. И, о чудо, возвращаясь из Голицына, мы с мужем оказались в вагоне метро рядом с Андреем. Я бросила случайный взгляд на рукопись, которую он читал, и увидела, что это сценарий о Моцарте. Велико было мое искушение сказать ему, что мы едем от отца, который болен и скучает, но мы не решились, так как не были знакомы. Я много раз встречала дочь Тарковского Марину, которая часто навещала отца. [92]

Мы подружились и иногда перезванивались. Андрея же я видела только дважды в жизни: первый раз в Политехническом музее на вечере Арсения Александровича, второй – тогда в метро. Мой друг Саша Радковский видел его чаще и говорил мне, что порой казалось, будто Арсений младше Андрея. Рядом с А. А., который часто шутил и дурачился, Андрей казался молчаливым и серьезным. Саша видел, как они играли в шахматы. Когда А. А. проигрывал, он так расстраивался, что даже чувство юмора ему изменяло. Он требовал новых партий и играл до тех пор, пока не выигрывал. Если же не удавалось взять реванш, Арсений долго оставался не в духе.

Из воспоминаний Александра Лаврина

Тарковские были слабыми шахматными игроками. Однажды, приехав к Андрею на Мосфильмовскую, я застал его за решением простенькой шахматной задачи. В несколько минут найдя нужное решение, я услышал от Андрея:

– А я никак не мог найти этот ход…

С Арсением Александровичем я играл в шахматы, давая фору – ладью или слона, – между тем, что и сам я играл тогда неважно, бессистемно, дебюты знал очень приблизительно.

Помню одну любопытную встречу у Тарковских 29 декабря 1980 года, которую я подробно описал в дневнике:

Я пришел в 7 вечера. Арсений Александрович был весел, шутил. Вскоре пришла Татьяна Алексеевна и почти вслед за ней – Андрей Тарковский с сыном Андреем, приятным мальчиком лет десяти.

Много спорили – о русской литературе, философии: Шестов, Бердяев, Федоров… Андрей с большим восхищением говорил о Флоренском… [93]

Арсений Тарковский за шахматной партией в Доме ветеранов киноНа обороте фотографии надпись: Саше Лаврину на добрую память. 17. XI.[19]84. АТ.

Я заговорил о теме двойничества. Парадокс: человек должен раздвоиться, чтобы стать самим собой. Найди в себе пару! Только тогда ты станешь единой цельной личностью… Кто твое альтер эго? Ты вынужден быть «другим» (общество, мораль, религия и т. д.). Найди себя изначального, не отвергая себя социального! Эта идея – гораздо глубже всех существующих психоаналитических школ и теорий.

Сняв противоречие между «начальным» и «социальным», решаешь все психологические проблемы. Начальное – это не только биология, физиология. Это весь комплекс самореализации человека как еще несоциального, досоциального существа.

Ход мыслей Андрею понравился, но двойничество – как основную идею развития всего и вся – он отверг. По его мнению, душа зеркальна миру, а мир, жизнь, вселенная развиваются более сложным путем, порой даже без очевидного противостояния каких-то элементов.

Арсений Александрович рассказывал о своих недавних выступлениях в Ленинграде. Помимо других, был, оказывается, вечер в институте культуры. Какие-то катакомбы, переходы, лестницы… Снимал пальто чуть ли не в той комнате, где пушкинский Германн задушил старуху. Денег за выступление не заплатили, хотя и обещали.

Потом перешли из комнаты Арсения Александровича на кухню. Пили чай и говорили о высоких материях. Арсений спросил Андрея об Италии. Тот ответил, что там пока туго идет дело, поскольку сменилось руководство RAI, к тому же у итальянцев нет денег…

– Все деньги в Америке, – резюмировал свою речь Андрей.

– Ну так сними фильм для американцев, – простодушно сказал Арсений Александрович.

– Там это никому не нужно, – сказал Андрей и добавил: – А я сейчас пишу новый сценарий… [94]

Заговорили о будущем России. Я сказал о периоде ремифологизации и о том, что есть люди, которые верят в скорое слияние церкви и советского государства. Андрей долго смеялся, иронически варьируя эту идею.

Вспоминает Лариса Миллер:

Когда Андрей умер, Арсений Александрович уже мало осознавал происходящее. И тем не менее, Татьяна Алексеевна боялась за него, старалась подготовить Тарковского к страшному известию. Узнаво смерти сына, Арсений Александрович плакал. И все же, удар, наверное, был смягчен тем состоянием, в котором он находился. Я была у Тарковских в Переделкине, когда туда приехала Марина, только что вернувшаяся из Парижа с похорон. Она была утомлена и подавлена. Ей трудно было говорить. Арсений Александрович спал одетым на диване. Марина, несмотря на усталость, хотела дождаться его пробуждения, чтобы поздороваться и поговорить. Наконец Тарковский открыл глаза. Марина наклонилась к нему:

– Папа. Папа. Тарковский, увидев ее, спросил:

– Что? Похоронили?

– Похоронили, – ответила Марина.

Больше Арсений Александрович ни о чем не спрашивал.

Рассказывает Александр Кривомазов: [95]

Телефонный звонок.

Татьяна Алексеевна (очень усталым, слабым голосом): «Сашенька, мы с Арсюшей просим Вас приехать сегодня вечером к 19 часам…» После крошечной паузы (физически чувствую, как она нервно кутается в свою негреющую дорогую старую шаль – с огромными «художественными» или просто модными когда-то симметричными дырками – и тихо шевелит на том конце провода прохладными губами, проговаривая что-то особенно трудное про себя, пытаясь привычно убрать лишнее до безвозвратного вылета словесной птички), как бы отвечая на мой немой вопрос, добавляет: «Нас будет трое… Подождите отвечать, Арсюша хочет сказать несколько слов…»

Его волнующийся, с придыханиями, неповторимый голос: «Сашенька, очень прошу, будьте сегодня с нами… Вы очень нужны… приезжайте без всего…» <���…>

И вот я у них. Смущенно вижу в полутемной комнате (горят свечи, но как-то слабо), что они очень торжественно одеты (Арсений Александрович в темном костюме, на нем – единственный раз мною виденный! – очень красивый иностранный галстук, Татьяна Алексеевна в изумительном темном платье с белым воротником, сверкают ее серьги, перстни, броши, браслеты, на голове – изящная вечерняя шляпка-косынка), а мой наряд, увы, гораздо проще… Вручая цветы Татьяне Алексеевне, полуобнимаю ее и нежно и тепло целую в щеку, затем так же тепло и нежно целую Арсения Александровича. Молча вопросительно смотрю на них. Все же мы здорово изучили друг друга и, кажется, можем общаться без слов…