Пол Феррис - Зигмунд Фрейд

Вероятно, он не был таким оптимистом, как хотел казаться. «Мир превращается в огромную тюрьму», – писал он Марии Бонапарт. К его возмущению, респектабельный австрийский журналист, Людвиг Бауэр, с которым он беседовал в конце 1933 года, написал статью, где Фрейд выглядел беспомощным стариком, трясущимся от страха и непрестанно повторяющим: «Вы думаете, они выгонят меня, вы думаете, они заберут мои книги?» Это был сфабрикованный образ. В ответ на статью Фрейду пришло письмо от швейцарского психиатра, предлагавшего ему безопасное убежище в «Бургхельцли» в Цюрихе, если это поможет ему справиться с депрессией. Это была старая больница Юнга. Без такого утешения Фрейд вполне мог обойтись.

Как ожидалось, австрийский канцлер, Энгельберт Дольфус, упразднил парламент. Демократия окончательно погибла в феврале 1934 года, когда социал-демократы и горстка коммунистов объявили о забастовке, которая превратилась в четыре дня гражданской войны в Вене. Современные дома Карл-МарксХофа, построенные социалистами для рабочих семей, стали крепостью. Эти здания все еще стоят вдоль главной дороги в северном пригороде, недалеко от Бригиттенау, где в мужском общежитии жил Гитлер. Женщины бросали из окон на солдат горящие уголья. Правительство Дольфуса ответило артиллерийским огнем и убило тысячу человек «Ким Филби, который впоследствии стал агентом британской спецслужбы и собирал информацию для русских, говорят, в тот февраль был в Вене и из-за увиденного вступил в коммунистическую партию.». Фрейд писал американской поэтессе Хильде Дулитл (X. Д.), которая была его пациенткой в 1933 году:

Без сомнения, бунтовщики принадлежали к лучшей части населения, хотя их успех был бы очень кратковременным и привел бы к военному вторжению в страну. Кроме того, они были большевиками, а я не вижу спасения в коммунизме. Так что мы не могли симпатизировать ни одной из враждующих сторон.

В Австрию и так почти началось вторжение. Усилилась активность доморощенных нацистов. В мае начались террористические взрывы: на вокзалах, электростанциях, в церквях. Насосную в Ишле тоже взорвали. В правительственных учреждениях использовали бомбы со зловонным газом. Обстановка ухудшалась, и было неизвестно, как отреагирует на это Италия. У итальянцев был свой собственный диктатор, Муссолини, который с подозрением относился к Гитлеру и считал, что Австрия находится в ведении Италии. Они встретились в Италии 14 июня. Фрейд писал Джонсу два дня спустя со своего летнего курорта под Каленбергом, где было красиво, но «жизнью наслаждаться не получается. Фундамент расшатывается». Возможно, в этот же момент «интриган М. в Венеции продает нас королю воров Г.». Но Гитлер заверил Муссолини, что Австрия останется независимой.

Это не спасло Дольфуса, который был убит в своем кабинете 25 июля. Заговорщики действовали недостаточно быстро, и то, что планировалось как нацистское восстание, было подавлено правительством, которое даже повесило некоторых организаторов. Все еще чувствуя себя неуверенно за пределами своей страны, Гитлер отступил, и Австрия начала превращаться в нацистскую страну постепенно. Долгожданный аншлюс пришлось отложить. Венские евреи все еще могли надеяться и ничего не предпринимать.

В Германии было уже небезопасно. Несколько десятков тамошних психоаналитиков начали уезжать при первой возможности. Карен Хорни, которая не была еврейкой, и Ганс Закс, еврей, оба получили приглашение работать в Америке еще до прихода Гитлера к власти. Елена и Феликс Дойч отправились в Америку 1934 года; Макс Эйтингон – в Палестину в 1935 году, несколько месяцев спустя после введения «Нюрнбергских законов», которые поставили евреев вне закона, лишив их немецкого гражданства и запретив брак или сексуальные связи между евреями и арийцами. Фрейдистская диаспора распространилась и на Австралию с Южной Америкой, хотя США всегда наиболее привлекали психоаналитиков.

Джонс в Лондоне все еще мечтал о будущем психоанализа и эти события воспринимал без энтузиазма. В письме Эйтингону, до того как тот эмигрировал, Джонс писал, что «склочные жители Центральной Европы, похоже, сохраняют свои привычки и в других странах» и делают все возможное, чтобы «заразить» их.

Как большинство британцев, он с недоверием относился к иммигрантам. Врачи испытывали особое подозрение, равно как и немногочисленные лондонские аналитики, которые боялись появления новых конкурентов. «Мы не можем создавать пациентов», – писал Джонс. В то же время он нашел работу в больницах для некоторых немецких аналитиков, которые приехали в Англию в 1933 году. К концу года приезжих стало уже шестеро – первые из многих. Но Англия – это не Америка. Как однажды Джонс рассказывал Анне без всякого смущения, «здесь существуют сильные предрассудки против людей, говорящих с иностранным акцентом».

Аналитики, которые оставались в Германии, могли продолжать практику, если подчинялись требованиям нацистов. Евреи среди них не приветствовались, а позже исключались (в конце концов изо всей медицины и юриспруденции), но психотерапия, пусть не в том виде, в каком представлял ее Фрейд, продолжалась под официальным покровительством и даже процветала. Такая любопытная ситуация возникла потому, что врачом, ставшим ведущей фигурой немецкого психоанализа, был психиатр и психоаналитик – последователь Адлера, М. X. Геринг, кузеном которого был фельдмаршал Герман Геринг. Под таким покровительством менее высокопоставленный Геринг мог считать себя руководителем нацистского психоанализа, направленного на создание «немецкого искусства исцеления душ» – эту страшную фразу он использовал в своих выступлениях.

Классический фрейдистский анализ был неприемлем как наука о сексуальных извращениях. Эдипов комплекс был заменен на комплекс семьи. Фрейда провозгласили предателем человечества (Дарвин тоже вошел в их число), который ниспровергал высшие качества светлокожих народов. Юнга, арийца, все еще работавшего у своего озера в Цюрихе, считали подходящим человеком для нового порядка М. Х. Геринга, и в 1930-х годах Юнг позволил нацистам воспользоваться своим авторитетом. Возможно, он намеренно старался подняться на ступеньку выше за счет Фрейда. Если Юнг и не был антисемитом, он был агрессивным проарийцем: для Европы времен Гитлера разделить эти понятия было достаточно сложно. Впоследствии он говорил: «Что ж, я оступился».

Реакцией Фрейда на нацизм стало стремление подчеркнуть свою принадлежность к евреям, которая была далеко не однозначной. Он был атеистом и избегал еврейских ритуалов. Он участвовал в еврейских свадьбах только против своей воли. Ни одному из его троих сыновей, по всей видимости, не было сделано обрезание. Но Фрейд не мог игнорировать свое происхождение, да он этого и не хотел. Эрнест Джонс в своем некрологе писал, что достижения Фрейда были бы невозможны без его национальных особенностей, среди них «особенной национальной проницательности» и «скептического отношения к иллюзиям и обману». Более сложные приемы, использованные, например, Сандером Л. Гилменом, показывают, как Фрейд и евреи в целом определяют себя в соответствии с тем, что неевреи говорят об их внешности, сексуальности и характере, часто выражаясь враждебно и неприлично.