Жаклин Сенэс - Герман Гессе, или Жизнь Мага

Война тем временем набирает силу. Сербы отступают. И на западе, и на востоке ожидаются неутешительные перемены. Промилитаристские и пацифистские круги обмениваются взаимными оскорблениями. Общественное мнение сегодня дискредитировало то, чему вчера пело дифирамбы. Герман Гессе осуждает и оголтелую промилитаристскую пропаганду, и пустопорожние речи либералов. «Вы, ратующие за мир, у которых было время и финансовые возможности писать и издавать ваши газеты и брошюры, арендовать залы и проводить конференции, куда отдадите вы свои деньги? В какой организации, в каком госпитале служат ваши жены? Никто не сомневается в искренности ваших убеждений. Но теперь наступило время, когда убеждения должны превратиться в действия… Вы все теперь представляете самую бесплодную, самую бессмысленную в мире организацию. Вы жертвуете жизнью во имя идеала. Вы пренебрегаете реальностью во имя мечтаний о будущем. Я осуждаю вашу болтовню там, где полно дела!»

Неужели это тот самый Гессе, который создал «Романтические песни» и «Петера Каменцинда»? Задетый за живое, доктор Лео Эльснер, президент австрийского сената и вице-президент Австрийской ассоциации за взаимопонимание между народами, почувствовал себя объектом этой критики. Он спрашивает себя, хочет ли Гессе таким образом прогнать торговцев из храма, воображает ли себя Иисусом, или просто старается блеснуть своим талантом фельетониста?

Однако Гессе искренен: «Кто сегодня даст хотя бы талер раненым, кто подарит книгу военнопленным, кто напишет адреса на посылках или поможет закупить одежду и обувь для людей, которые замерзают, те сделают неизмеримо больше, чем вы со своими речами, брошюрами и конференциями. Оставьте мысли о будущем человечества и подумайте о раненых, накормите голодных, утешьте тех, кто нуждается в утешении, сделайте подарки тем, кому они нужны. Тогда в ваши слова можно будет поверить вновь».

Тот факт, что теперь, после того как он был раскритикован немецкими промилитаристами, на него яростно накинулись венские пацифисты, действительно может удивить. Однако писатель всегда испытывал крайнее отвращение к коллективизму и оставлял за собой право высказывать собственные мысли. Как и мир, война «представляла собой жизнь, все это было реальностью, все это было осязаемым и мощным потоком жизни, иногда прекрасной, иногда чудовищно безобразной, как кровь, алая кровь…», — пишет Гессе. Таким образом, он присоединялся к современным ему философским концепциям, согласно которым лишь практическое действие способно дать толчок внутренней трансформации индивида и таким образом изменению мира. Воин может во время войны совершать акт любви, как и пацифист в тот день, когда, не проповедуя более, «помогает, собирает подписи, дает, объединяет, утешает, восстанавливает».

С начала войны Гессе участвовал в движении за защиту мира, собрав своих соратников под маленьким знаменем. Но теперь мир говорит языком орудий и торпед. Человечество взывает о помощи. Что делать? Войти с открытыми глазами в гущу событий, презрев жестокость, и «обратиться смиренно к своим обязанностям, о многообразии которых постоянно напоминает нам жизнь»? Герман отвечает на сотни умоляющих писем. Его дом в Берне превратился в благотворительное заведение. «Уже несколько месяцев, — пишет он, — я работаю по двенадцать часов в день. Мне помогают две машинистки. Я руковожу двумя отделами и вынужден бегать с утра до ночи, несмотря на мою нелюбовь к суете». В нем нуждаются, его узнают, приветствуют, размышляют над его книгами, — как будто это не книги, а кусочки неба, где плывут облака, влекомые порывами ветра, — его спрашивают обо всем. Цивилизация — это благо? Счастье?

С официальной точки зрения, благом считается война. «До 1 августа 1914 года считалось, что счастье — это комфорт. Люди, занятые обеспечением комфорта, нисколько не заботились о подлинной цивилизованности. Поэтому, сойдя с ума, они бьются теперь насмерть», замечает писатель.

Мия подметает, убирает в доме, готовится к Рождеству. Дети рядом: десятилетний, шестилетний, четырехлетний. Двое старших растут сильными и здоровыми, настоящие швейцарцы, с мешком за спиной вдыхающие чистый горный воздух. Младший, которого прозвали Бруди, «маленький брат», лечится то в одной, то в другой клинике от менингита. Берн со своими катками, общественными организациями, улицами со старинными фасадами и колокольнями с часами олицетворяет собой Швейцарию. Гессе любуется этой страной, первой в Европе с середины XIX столетия предпринявшей политику сосуществования столь различных составляющих ее народов. Быть может, это пример для будущих поколений?

Слишком много траура, чтобы праздники были веселыми. Семья собирается вокруг елки, отец Гессе имеет вид измученный и набожный. В этом году Гундерты разделятся между Кальвом и Корнталем, где живет слабеющий Иоганнес. Везде страдания. Повсюду умирают люди. Невыносимая глупость довлеет над народами. У германцев больше нет сил как бы то ни было реагировать на происходящее. Над ними закон. Братья Хауссман в Штутгарте, старые друзья по «Мерц» в Мюнихе объединяются вокруг Теодора Хейса. Стефан Цвейг возмущен равнодушием Вены: «Я с трудом выбираюсь из дома. Я не испытываю никакого удовлетворения при виде людей, погруженных в банальную повседневность». В Париже разворовали и продали с молотка всю обстановку и рукописи Райнера Мария Рильке, мобилизованного в Австрии.

Все — родители, друзья, коллеги — нашли в своей осенней почте книгу, появившуюся в серии «Библиотека современных романов Фишера». Это был роман, написанный Гессе в 1907–1913 годах в Гайенхофене и Берне. Ромен Роллан обрадовался: «Герман Гессе прислал мне свою последнюю книгу. Герой — милый бродяга с большой дороги, фланер, любитель проматывать деньги, вечно влюбленный и вечно оставляющий в сердцах людей своего рода ностальгию».

Что общего между этим веселым, легким на подъем путешественником Кнульпом и сорокалетним Гессе, который не может похвастаться хорошим самочувствием? С одной стороны, это молодой повеса, который ухлестывает за служанками в трактире «Дю бёф» и танцует в баре «Дюлион». Он карабкается через заборы и философствует на тему смерти, любви и красоты, которая не может быть вечной. Он встречается с Генриеттой, клянется в верности только Лизабете и любит только Франческу. С другой стороны, это уставший писатель, который может пошевелиться лишь затем, чтобы разобрать книги, утешить сердца, забыть оскорбления, возжечь огонь молитвы и отобрать несколько зерен для садовых посадок. Нужно было, чтобы Кнульп, больной туберкулезом, умирающий, после долгого странствия и обретения «Герберзау» — своей родной деревни, где многое изменилось достиг, как Гессе сегодня, согласия с самим собой. «Слушай, — говорил ему Господь, — ты мне был нужен такой, какой ты есть…». Так, словно ручей, ушел Кнульп, непостоянный, эфемерный, с вечно влюбленным сердцем! Его душа трепетала, ловя ритмы жизни. Когда он уснет в конце долгого пути посреди холодного заснеженного леса, на лице его будет сиять улыбка, и он будет слышать божественный голос: «Во имя мое ты странствовал и пробуждал в оседлых людях смутную тоску по свободе. Во имя мое ты делал глупости и бывал осмеян; это я сам был осмеян в тебе и в тебе любим… все, что ты испытал и выстрадал, я испытал вместе с тобой…». То, что он был ребенком и братом Господа, Кнульп всегда в глубине души понимал: и потому он умирает спокойно, опустив голову на грудь: «Все было справедливо!»