Теодор Гладков - Ковпак

— Здоровеньки булы, товарищи! — руки Деда и комиссара очутились в теплых крупных ладонях прилетевшего.

— Принимаете? — спрашивает гость.

— А куда же тебя денешь, — отзывается Дед, — коли ты — «ценный груз»! И выдумают же!

Он укоризненно покачал головой, словно досадуя на тех, кто додумался «ценным грузом» именовать человека, сдвинул на затылок папаху:

— Ладно, давай в нашу компанию, раз уж ты здесь, хотя не пойму толком, умереть мне, коли вру, чем это ты Строкачу такой ценностью показался, а? — Дед полусердито разглядывал прибывшего. Тот, однако, и не подумал обидеться:

— Не только Строкачу, коли на то пошло… — он загадочно поджал крупные, твердо вырезанные губы, — но и самому Михаилу Ивановичу Калинину. Именно об этом я и должен тебе сказать сразу же. Или, может, потом, не сейчас?

Глаза Ковпака потеплели, жесткое скуластое лицо смягчилось. Не то приказывая, не то прося, он отозвался:

— Давай, чего уж там! — и плотнее запахнулся в трофейную шубу.

— Так вот, Сидор Артемьевич и Семен Васильевич, официально представляюсь: прибыл по поручению Президиума Верховного Совета СССР и ЦК КП(б)У. Привез для вручения бойцам и командирам вашего партизанского соединения двести шестьдесят орденов и медалей. Боевые награды Родины за отвагу и мужество в боях с врагом!

Ковпак разволновался.

— И ты до сих пор воду держал во рту, а? — укоризненно покачал он лобастою головой, да так, что у Бегмы дрогнуло сердце. — Да понимаешь ли ты, человече, что значат награды Родины для партизана нашего, отрезанного сотнями да сотнями верст от Большой земли? Нет, ты еще не понял этого, иначе бы ни одной секунды при себе радость эту не держал… Ну да ладно, — смягчился старик, — давай, Василь Андреевич…

За столом не могли сдержать улыбок. Легендарный партизанский полководец в эти минуты походил на ребенка — столько в нем было чистоты, непосредственности и бесхитростности.

— Эх, брат, а наши таки шьют фуфайки добротные! — хвалил он, одеваясь в новое. — И штаны хороши, ничего не скажешь.

Дед проворно разулся.

— Вот комедия… Поверишь, Василь, мне уже за полсотни перевалило, не дите вроде, а вот не могу себя одолеть, как увижу новую одежду, так меня и тянет немедля ее примерить. Оно, должно быть, оттого, что в молодые годы я обновы имел раз-два — и обчелся… Мать, бывало, мне одежонку все перешивала из тряпья всякого.

Спустя минуту старик с нескрываемым удовольствием оглядывал себя в новенькой фуфайке и такого же защитного цвета теплых — на вате — штанах. Он прямо-таки лучился радостью.

— Ох, братцы, благодать же какая! А штаны — ну шиты для меня, как на заказ! Молодцы наши в тылу, золотые руки, ей-богу, скажи, Семен Васильевич?

— Факт! — улыбается Руднев.

Ковпак лихо притопнул в последний раз ногой по полу, снова вернулся к столу, неожиданно для всех тихонько, вполголоса затянул:

Он сошел почти на шепот к концу, произнося заключительные слова задумчиво-серьезно, будто наедине с самим собой. О чем он думал в тот миг? Может, все веселье его — для людского глаза только? А то, что невидимо, что в душе, — то совсем другое? На какие мысли навели его привезенные Бегмой для его партизан ордена и медали?

Так же внезапно, без всякого перехода, Ковпак вернулся к общей беседе, которая затянулась далеко за полночь. Наконец Руднев, Базыма, Сыромолотный разошлись по своим хатам. Бегма остался у Ковпака.

Через день, 26 января депутат Верховного Совета УССР Бегма вручал ковпаковцам боевые награды. Он привез из Москвы 260 орденов и медалей, но награжденных… оказалось меньше, потому что некоторые партизаны получили несколько наград одновременно. Три ордена — Ленина, Красного Знамени и «Знак Почета» — получил Семен Васильевич Руднев. Высшие награды страны прикрепил Бегма к потрепанным мундирам и гимнастеркам храбрейших из храбрейших: Карпенко, Павловского, Черемушкина, Мычки, Чусовитина. Второй в своей жизни орден принял в тылу врага из рук представителя Москвы и Ковпак.

Когда торжественная церемония закончилась, Сидор Артемьевич обратился к партизанам с речью. Начал он официально и даже несколько высокопарно:

— Товарищи партизаны и партизанки! Разрешите поздравить вас с высокими правительственными наградами!

На этом официальная речь и завершилась, потому что Дед перешел на свой обычный тон, простой и доверительный:

— Только хочу я вам сказать, хлопцы и девчата, что эти награды не задарма даются, они кровью людской облиты. Эти ордена и медали обязывают нас еще крепче бить фашистов, создавать для врага такие условия, что бы он, проклятый, чувствовал себя так, как судак на раскаленной сковороде, и земля под ним горела. Не зазнавайтесь, чтобы нам с комиссаром перед народом краснеть не пришлось…

От Ковпака В. А. Бегма отправился в соединение А. Н. Сабурова: среди его «ценного груза» было несколько сот орденов и медалей, предназначенных и для героев-сабуровцев. От Сабурова же его путь лежал в Ровенскую область, секретарем обкома партии которой он являлся, — здесь ему предстояло организовать массовое партизанское движение.

…Гитлеровцы нащупали-таки соединение. Начались непрерывные налеты вражеских самолетов на ледовый аэродром и окрестные села. Разведчики Вершигоры докладывали, что на дальних подступах к Червонному озеру стали увеличиваться гарнизоны, появились подвижные немецкие части — верный признак готовящейся серьезной наступательной операции оккупантов. Собственно говоря, оставаться у озера соединению было уже и ни к чему: все раненые и больные отправлены на Большую землю, вооружение, боеприпасы, медикаменты, обмундирование получено в должном количестве, продовольствие и фураж заготовлены, люди хорошо отдохнули. Личный состав соединения на 1 февраля 1943 года насчитывал 1535 человек, в том числе 297 членов и кандидатов в члены партии и 378 комсомольцев.

На командирском совещании Ковпак подытожил:

— Первое: уже ясно, что мы раскрыты. Оставаться здесь уже нельзя ни на один день. Второе: уходим не медля. Все, что нам было нужно, Москва дала. А фриц пускай себе глушит рыбу в озере.

Куда надумал повести Ковпак свое воинство из полесских чащоб? Никто его о том на совещании, конечно, не спросил. Но замысел, видно, был серьезным, иначе не сказал бы Дед таких слов:

— Все опасные версты, которые мы прошли, форсирование Днепра — это, братики, только подготовка к настоящему делу. Мы только подошли к исходному рубежу нашей задачи. И сейчас, на этом исходном рубеже, скажу вам без утайки: сердце мое полно гордости и тревоги. Гордости потому, что каждый наш теперешний боец стоит двадцати прошлогодних; вооружены и одеты мы как в сказке. Тревога же у меня потому, что засиделись мы в Полесье, народ начал тосковать по боевым делам, срывается, лезет в драку с немцами, а немец нам сейчас никак не нужен, и трогать его я запрещаю. Мы должны из Полесья ускользнуть, как ласточки по осени, тихо, незаметно. Один паршивый убитый фашист может нам всю идею загубить…