Теодор Гладков - Ковпак

С гордостью, радостью и затаенной завистью принимал Дед каждое сообщение о славных боевых делах своих питомцев. И первым поздравил достойнейших из них: Петра Вершигору, Василия Войцеховича, Давида Бакрадзе, Петра Кульбаку, Петра Брайко, Александра Ленкина, Андрея Цымбала и Семена Тутученко с присвоением им высокого звания Героя Советского Союза. Преемника своего Петра Вершигору поздравил дважды, вторично — с присвоением ему генеральского звания.

Завершив свой последний рейд, собрались ветераны в квартире Ковпака на улице Чапаева. Дед поднял за них добрую чарку:

— Ну, значит, мы снова вместе, дорогие товарищи.

Если уж говорить начистоту, то нечего греха таить — временами ох как трудненько приходилось вчерашнему партизану на новой работе. В этом он сам признавался близким друзьям, правда, много лет спустя.

Ответственность громадная: Верховный суд по Конституции является высшей судебной инстанцией республики. При рассмотрении и пересмотре любых дел, в толковании законов ему принадлежит последнее слово. Здесь царствует закон. Он, и только он, — душа и смысл всей жизни Верховного суда. Абсолютное, неуклонное соблюдение закона — суть работы и самого Ковпака лично, как любого из его коллег. Неуклонно соблюдать законы… А как быть, если член Верховного суда этих законов не знает?

Люди, которые выдвинули его кандидатуру на новую работу, о том, конечно же, были прекрасно осведомлены. Но, по-видимому, они знали за Дедом такие качества, которые позволяли им быть уверенными, что Ковпак со своими обязанностями справится. Сам же Сидор Артемьевич к несколько неожиданному назначению отнесся так же рассудительно, как и ко всем предыдущим. Раз ему, коммунисту, партия доверила и поручила какое-то дело, значит считает его для этого дела человеком подходящим.

Ковпак, точно, никогда не учился на юридическом факультете, равно как и на любом ином, но из этого вовсе не следовало, что работать ему оказалось невозможно. У него нет юридического образования — чего нет, того нет. И Дед поступает единственно возможным для него образом: нехватку специальных знаний он восполняет — конечно, в силу крайней необходимости и в разумных пределах — своими огромными жизненными познаниями, практическим чутьем, великолепным пониманием людей. Разумеется, надобность в правовых знаниях никак не отпадала. Наоборот. И старик стал учиться. Вскоре его домашний кабинет был забит справочниками, энциклопедиями, кодексами и прочей специальной литературой. Читал Сидор Артемьевич запоем, с искренним увлечением, однако очень сосредоточенно, внимательно, вдумчиво. И всякий раз мысленно прикидывал: «А как это получилось у него самого не по книге, а в жизни?»

Вникать в тонкости юриспруденции оказалось интересно, и въедливый Дед, по обыкновению своему, вник в них достаточно глубоко. Однако формалистом-законником, конечно, не стал, да и не могло с ним такое случиться. Формализм и с неизбежностью вытекающий из него бюрократизм с характером Ковпака попросту не вязались. Об этом на Украине знали решительно все. Высокая должность члена Верховного суда никак не сказалась на свойственной натуре Сидора Артемьевича человечности, чуткости к чужой беде, всегдашней готовности помочь другому человеку. Пожалуй, наоборот. Работа в Верховном суде как раз и потребовала от старика: карая беспощадно тех, кто виноват злоумышленно, быть душевным и внимательным к людям, случайно попавшим в беду; быстро и деловито откликаться, когда нужно сделать главное — и закон свято соблюсти, и человека спасти от всего, что может в себе таить формальное, бездушное, слепое соблюдение этого самого закона.

Слепое исполнение, слепое подчинение… Это старик ненавидел всю жизнь. Характерен эпизод, имевший место уже в 1965 году на даче Сидора Артемьевича в Конче-Заспе под Киевом. Ковпака навестил хороший знакомый, тоже бывший партизан, некоторое время воевавший с ним, но затем назначенный командованием комиссаром в другое соединение. Разговор зашел о работе Ковпака над новой книгой. По ходу беседы Ковпак показал гостю подшивку копий своих приказов и обратил внимание на один из них. Гость вначале решил, что это знаменитый «приказ двести — расстрел на месте», и ошибся. Оказывается, уже после гибели Руднева Ковпак издал новый приказ, строжайше запрещающий брать у местного населения хотя бы крошку съестного, невзирая на то, что люди страшно бедствовали, голодали, буквально еле ноги передвигали. И в том же приказе содержалась более чем странная фраза. Суть ее состояла в том, что бойцам, чье физическое состояние от голода было особенно тяжелым, разрешалось не то чтобы присваивать, а так, вроде бы просто воспользоваться при случае, скажем, яблоком, картофелиной, огурцом или луковицей…

Гость не скрыл своего удивления. Ковпак это заметил и задумчиво произнес:

— Странно, правда? Такой приказ и вдруг — на тебе! Левая разрешает то, что запрещает правая. М-да, брат, не все так просто, как оно кажется. Но и противоречия тут никакого, учти. Между мародерством и тем, что смертельно голодный человек возьмет ради спасения своего луковицу либо картофелину, — разница принципиальная. И тут нечего доказывать, сам понимаешь. За мародерство разговор короткий — пуля! — Он вздохнул. — А так что ж, разве этим кого обездолишь, обидишь, ущемишь… Понимать надо. Мы же люди…

Видя, что гость, однако, еще не считает вопрос исчерпанным, Ковпак продолжал:

— Да я первым лишился покоя от этого пункта в приказе, если хочешь знать! Вот, думаю, все вроде бы правильно, а как оно на деле-то выйдет? Кто знает, на что способен человек, утративший над собой контроль, гонимый голодом и нечеловеческой усталостью? Ты же сам знаешь. Война. А жить кому не охота?

— И что же? — спросил Деда собеседник.

— А то, что зря я тогда переживал. Народ выручил. Он и харчил нас, и целые лазареты тайные соорудил для раненых. Слышал о таком — Кифяк! Он у себя Радика Руднева прятал. Вокруг каратели кишат, смерть из хаты в хату ходит, в одной только Белой Ославе немцы семьдесят крестьян расстреляли после нашего ухода, а Кифяк сына Комиссарова выхаживает. Хлопец от ран умирает, а Кифяк готов за него сам умереть, только бы парень выжил. Да разве один он такой, этот Кифяк!

Свято блюсти закон и не быть формалистом — сложно. Но для Ковпака как раз в этом и не было никакой сложности! Он оставался самим собой, и все. Ему ни к чему было перестраиваться по той простой причине, что всю свою жизнь он делал одно и то же дело — служил людям, вкладывая в эту службу всего себя. И, став членом Верховного суда республики, старик ни чем решительно не отличался от того Ковпака, каким был прежде.