Вадим Туманов - Всё потерять – и вновь начать с мечты...

Но работать над романом в полную силу Володя не мог: мешали постоянные гастрольные поездки, занятость в театре и кино. Однажды он позвонил Мончинскому из Зарафшана: «Все! Беремся за дело плотно, больше никаких отступлений!»

Но унять бешеный темп своей жизни не смог.

Когда Володи не сталь, практически готова была первая часть книги. Мончинский дописал вторую, развивая сюжет в том ключе, который они наметили с Высоцким.

Роман был завершен через три года после смерти Володи – в 1984 году.

Неудивительно, что к рукописи проявили интерес «компетентные органы». Мончинскому пришлось ее прятать в доме друга. Через три года он вернулся к ней, и в 1992 году роман В. Высоцкого и Л. Мончинского был издан. Хотя авторы по-своему изложили некоторые эпизоды моей жизни, в том числе приведенные в этих воспоминаниях (и это их писательское право), бесспорное достоинство «Черной свечи» я вижу в том, что это первая и вполне правдивая книга о Колыме уголовной, об особом, малоизвестном срезе советского общества 40-х – 60-х годов. Для меня удивительно, как эти два городских человека вошли в особую атмосферу колымских зон, в психологию воровского мира, в языковую стихию лагерей. Жаль, Володя никогда не узнает, как сегодня зачитываются их романом в России и за рубежом.

Квартира Мончинских в рабочем районе Иркутска, вблизи авиационного завода, на три-четыре дня превратилась во что-то среднее между дискуссионным клубом и общежитием.

Улица Сибирских партизан, где стояла их панельная пятиэтажка, вдруг стала оживленной, из окон соседних домов доносились песни Высоцкого, кое-где магнитофоны включали на полную громкость, люди прохаживались в надежде увидеть человека, которого была бы счастлива видеть вся Россия.

Однажды вечером Высоцкий взял гитару и запел. Балкон был открыт, и скоро сотни людей собрались внизу. Когда Володе сказали об этом, он вышел на балкон и еще пел часа полтора-два для запрудивших ночную улицу людей.

Утром кто-то из Мончинских открыл дверь на лестничную площадку – и обмер: под дверью была гора цветов.

Среди людей, с которыми Володя беседовал в доме Мончинских, был Важа Церетели, один из тех, с кем мы познакомились на Колыме, вместе работали в Якутии, Бодайбо. Увидев первый раз этого сдержанного человека, нельзя было подумать, что он когда-то был действительно головной болью милиции Кавказа.

В Магадане, живя на поселении, Важа приютил пойманного в тайге медвежонка. Машка – так он назвал маленькую медведицу – была ему как дитя. Он кормил ее, играл с ней. Медведице было два с половиной года, когда в отсутствие Важи один из соседей зашел к нему в дом. Медведица ударила незнакомца лапой. Я спросил Важу: здорово ударила? «Наверное, здорово – дети родные узнать не могут». Магаданский облисполком вынес решение – убить медведя. Пришли милиционер и представитель исполкома с предписанием. Важа долго разглядывал бумагу. «Как убить? – удивился он. – Это вам Эрнст Тельман, что ли?!»

Он не дал Машку в обиду – увез в глухую тайгу и выпустил.

В другой раз работавший в котельной кочегар поймал и съел его собаку. Важа нашел его и пассатижами выломал передние зубы.

Он бывал и совсем другим.

В Алдане мы с ним выходим из столовой (вечером она работала как ресторан). Видим двух плачущих женщин – мать и дочь. Младшая, по виду студентка, просто в истерике. Швейцар объясняет, что шубу девушки утащили. Важа, поглядев на них, говорит мне: «Давай дадим им денег». Я спросил, сколько стоит шуба.

– Цигейка, почти полтысячи! – отвечает сквозь слезы женщина.

Важа достал деньги и отдал ей.

Однажды я застал Важу навалившимся на кухонный стол. Он писал письмо. «Кому?» – поинтересовался я. «Так, одному кавказскому человеку… Расулу Гамзатову». Он прочитал мне написанное. «Когда я еще учился в школе, – напоминал Важа, – ты написал о Шамиле, что он предатель. Плохо написал! И я тебя возненавидел. Потому что Шамиль – настоящий горец и сопротивлялся покорению родины. Прошло время, ты извинился, написав о Шамиле на этот раз правдиво. Как кавказский человек, я обрадовался, потому что ты личность, к тебе прислушиваются, и я простил тебя. Но теперь, когда ты поставил свое имя под письмом против Сахарова и Солженицына, я понял, уже навсегда, что ты редкая сволочь. Это говорю тебе я, кавказец Важа Церетели».

Высоцкий хотел побывать на берегу Ангары, в тех местах, где в начале февраля 1921 года красноармейцы расстреляли А.В. Колчака и тело опустили в прорубь. Ходили слухи, что Ленин приказал сохранить адмиралу жизнь, но телеграмма пришла слишком поздно.

«Как-то все интересно получается, – горячился Важа. – Спасти в Иркутске Колчака он опоздал, спасти в Екатеринбурге царя – опоздал. А вскочить в Берне в вагон поезда и попасть к началу революции в России – успел…»

Личность адмирала, исследователя Севера, его любовь к А. В. Темиревой, арестованной вместе с ним в Иркутске и лишенной возможности похоронить любимого человека, притягивали Володю.

Всю дорогу до Байкала он молчал.

В поселке Лиственничном на берегу озера остановились у церкви. Володя хотел войти внутрь, но дверь была заперта. Подошла женщина с ключами. Наверное, заметила, что приехавшие не похожи на шумных туристов. Володя около часа провел в храме, задерживаясь у собранных местными прихожанами старых икон.

Синяя гладь, рыжие скалы, зелень березняков еще не набрали чудесной яркости, какая бывает в начале осени. Но Володя был очарован дрожащим над озером прозрачным воздухом и спокойствием, которым дышало все вокруг. Спустившись почти к самой воде, он присел на камень – вблизи того места, где утонул Александр Вампилов.

Вдали виден был желтоватый шлейф, нависший над целлюлозным комбинатом. Володя был молчалив, грустен. «Не понимаю, – сказал он, – как могла подняться рука на это чудо…»

И все-таки Байкал был прекрасен.

Неоглядные синие дали, настоянный на хвое прозрачный воздух давали успокоение. Володя вдруг подумал об актрисе театра на Таганке, с которой часто бывал занят в одних спектаклях, к которой относился с большой нежностью и преклонялся перед ее талантом. В те дни она была нездорова, и это его беспокоило. Исцеляющая сила Байкала, казалось ему, помогла бы ей. И он проговорил мечтательно:

– Да, хорошо бы здесь пожить Алле Демидовой!

Из Иркутска мы с Володей поездом ехали в Нижнеудинск, где была наша перевалочная база. Оттуда собирались вертолетом лететь на участок Большая Бирюса. К сожалению, попасть на Бирюсу не удалось из-за отвратительной погоды, и нам пришлось возвращаться – поездом в Иркутск.

Володя что-то напевал и играл на гитаре. Проводница, заглянув в купе, сказала:

– Прямо совсем как Высоцкий!