В. Огарков - В. А. Жуковский. Его жизнь и литературная деятельность

Воцарился Николай I, и Жуковский был назначен наставником к великому князю Александру Николаевичу. Конечно, к известному событию, ознаменовавшему собою начало этого царствования, Жуковский относился с нескрываемым ужасом.

«Милая Дуняша, – пишет он Елагиной из Петербурга в декабре 1825 года, – у нас все спокойно теперь. Но мы видели день ужасный, о котором вспомнить без содрогания невозможно. Но это – дело Промысла… Он показал России, что на троне ее – Государь с сильным духом… Теперь будущее исполнено надеждой…»

«Верить, любить и надеяться» – было постоянным девизом Жуковского, несмотря на то, что события ясно говорили поэту о невозможности осуществления многих и многих даже скромных надежд.

Здоровье поэта, однако, становилось незавидным, и он с трудом взбирался, чувствуя слабость и одышку, по высокой лестнице в свою квартиру, отведенную ему в Зимнем дворце. Его отпустили за границу лечиться; в мае

1826 года он туда и отправился. В Эмсе поэт встретился со своим дерптским приятелем Рейтерном. Жуковский и не подозревал тогда, что в семье приятеля растет девочка, которая через пятнадцать лет будет подругой его жизни и даст ему то «семейное счастье», о котором он давно просил у судьбы.

Лечение восстановило силы поэта, и он с энергией и усидчивостью принялся за приготовления к своей должности наставника будущего государя. Из писем поэта мы видим, что его озабочивала всякая мелочь; он, между прочим, собирал за границей библиотеки на французском и немецком языках для своего питомца. В Россию Жуковский вернулся в октябре 1827 года.

Мы не можем из-за размеров нашего очерка подробно останавливаться на заботах Жуковского о своем ученике и на плане образования последнего: это потребовало бы от нас много места. Скажем только, что все силы свои в течение пяти-шести лет поэт отдавал этому делу, сознавая всю высокую цель его и серьезную ответственность, взятую на себя. В обширном и разработанном в мельчайших деталях плане обучения цесаревича показаны все те науки, которые он должен был изучить, постепенно переходя от простого к более сложному; указано время и количество занятии, а также и самый способ преподавания.

«В голове одна мысль, в душе одно желание, – пишет поэт к Анне Петровне Зонтаг, – не думавши, не гадавши, я сделался наставником Наследника престола! Какая забота и ответственность! Занятие питательное для души! Цель для целой остальной жизни! Чувствую ее великость и всеми мыслями стремлюсь к ней!.. Занятий множество. Надобно учить и учиться, время захвачено… Прощай навсегда, поэзия с рифмами!!.»

Жуковский присутствует на уроках, следит за всеми частностями преподавания, выбирает учителей. Что он за это время был очень занят, видно и из «Записок» Смирновой: ее завлекательный салон поэт в эту пору не особенно часто посещал, отговариваясь «делами». Но, как ни много было обязанностей у Жуковского, это не мешало ему быть доступным для друзей и знакомых.

Обилие работы, однако, не изменяло пунктуальных привычек поэта. Как бы поздно ни ложился он, – вставал всегда в пять часов утра. В квартире его царил образцовый порядок, хотя это не мешало ей быть изящной и уютной. На большом письменном столе красовались бюсты царской фамилии, в углах комнат – гипсовые слепки античных статуй, на стенах висели картины и портреты. Обычная поза Жуковского дома была следующая: он сидел на турецком диване, поджав ноги, покуривая табак из длинного чубука с янтарным мундштуком. Форма его головы, желтоватое лицо, небольшие, но быстрые глаза, тучное телосложение, басовый голос – все это являлось признаками, указывавшими на его происхождение от турчанки.

В феврале 1829 года Жуковского постигло новое несчастье: скончалась в Италии давно уже болевшая A.A. Воейкова. Все эти утраты, указывая на горести земной жизни, очень действовали на душу поэта, может быть склонного уже думать и о собственном конце. Но и в связи с этим событием мы опять встречаем в Жуковском те черты, которые видели ранее.

«Саша, ангел мой, – пишет он Воейковой за несколько дней до ее смерти, – может быть, ты уже стала ангелом во всех отношениях. В твоем переходе в жизнь, столь достойную тебя, есть что-то чистое. Разве ты покидаешь меня? Нет, ты становишься для меня осязательным звеном между здешним миром и тем… Твоя душа сотворена для того, чтоб с полной ясностью встретить переход в лоно Божие…»

Эти строки, если бы они не были внушены чистой верой, могли бы показаться жестокой насмешкой здорового человека над умирающей женщиной, к которой они были адресованы.

Трогательную заботливость обнаружил несребролюбивый Жуковский об участи оставшихся после подруг его детства сирот. Он не жалел ни времени, ни средств, ни трудов, чтоб только обеспечить их будущность. И когда читаешь письма поэта, посвященные этому вопросу, то видишь всю чистоту кроткой его души.

Эта же кристальная чистота видна и в отношениях Жуковского с Пушкиным, перед которым независтливый романтик скромно склонял свою голову как перед гением русской поэзии.

Пушкин был на 16 лет моложе Жуковского, что не помешало им сблизиться и стать друзьями. Еще в лицее Жуковский отметил талантливого юношу. По выходе из лицея Пушкин, записанный в «Арзамас», встречается там с полюбившимся ему ранее и уже знаменитым поэтом. Бурная, шаловливая жизнь автора «Онегина» доставила немало забот его маститому другу. Только благодаря хлопотам Жуковского Пушкину было возвращено право въезда в столицы, и после долгого изгнания он 8 сентября 1826 года снова появляется в Петербурге. Особенное сближение поэтов относится к 1831 году: оба они по причине холеры жили продолжительное время в Царском Селе. Здесь у них затеялось что-то вроде литературного турнира; тут Жуковским написаны «Спящая царевна», «Война мышей и лягушек», «Сказка о царе Берендее». Но все названные сказки далеко уступают неподражаемым пушкинским образцам, в которых брызжет народность, тоща как сказки Жуковского скорее являются переделкой иностранных произведений этого сорта, подделанных под русскую «народность». Пушкин сердечно отплачивал Жуковскому за его дружбу, обмолвившись насчет «певца» лишь одной-двумя эпиграммами. Он признавал, что многим обязан автору «Светланы»… В недавно найденных строфах «Евгения Онегина» мы читаем по адресу Жуковского: