Михаил Барро - Пьер-Жан Беранже. Его жизнь и литературная деятельность

В первом собрании своих сочинений, 1815 года, оставшемся ненапечатанным, поэт хотел собрать свои идиллии. Как ни стар кажется этот род литературы, Беранже культивировал его на заре своей славы, отнюдь не повинуясь чувству подражания. Причина его склонности к идиллиям лежала гораздо глубже. Ученик Вольтера, он в такой же степени был поклонником Руссо. Он дополнял этих писателей одного другим и, не разделяя их крайностей, гармонично сливал в себе их стремления к благу человечества, столь различные, по-видимому, в своих направлениях. Как Вольтер, он ненавидел все, что стремилось сковать человеческую личность, если дело не шло о действительно желательных принципах – свободе, равенстве и братстве; как Руссо, он стоял за опрощение жизни. В этом источник его идиллий. Он понимал опрощение не в отрицании прогресса, а в равномерном распределении его благ, как бы далеко ни продвинулся он (прогресс) среди всех общественных сил. Простота жизни была для него синонимом свободы, равенства и братства. Беранже поэтому был слишком скромен, когда говорил, что его роль окончилась вместе с падением Бурбонов. Устранившись от непосредственного участия в делах Июльской монархии, он не переставал следить за судьбами отечества. По его мнению, для Франции наступал с этих пор новый период – период заботы о благе народа. «Эти господа, – писал он в ту пору, говоря о государственных деятелях, – хотят пользоваться услугами народа, а не служить ему самому». В песне «Жак», в издании 1833 года, поэт рисует печальное положение крестьянина, обремененного тяжестью налогов; в песне «Бродяга» он призывает к социальным реформам и ставит на первое место заботы о народном образовании. Будущий император Наполеон III, в эту пору либерал и даже «печальник народного горя», прислал поэту свою брошюру «Уничтожение пауперизма». «Идея, – отвечал ему Беранже, – которую вы вложили в эту краткую брошюру, одна из тех, которые наилучшим образом могут способствовать увеличению благосостояния рабочих и промышленных классов… Совершенно случайно, – и я горжусь этим, – мои собственные утопии странным образом совпадают с развиваемыми вами…» Итак, Беранже занимают в эту пору мечты о благосостоянии народа. Поэта так увлекают эти мечты, что, по его собственному выражению, «когда-то молчаливый», он становится «болтуном». «Любезный друг, – писал он Ламеннэ 14 февраля 1841 года, – улучшение судьбы низших классов и даже всех вообще классов народа становится моею постоянною мечтою, считать ее возможной – моя иллюзия, и отсюда та система, более или менее полная, которую я вам так долго развивал…» Сам мечтатель, Беранже с восторгом приветствует в песне «Безумцы» других мечтателей о всеобщем благе:

«Мои песни – это я», – говорил поэт о своих произведениях; он мог смело сказать то же самое о своих письмах. Он вел чрезвычайно обширную переписку и можно только удивляться тому обилию ума и знания, которое рассыпал здесь этот человек, в науке почти самоучка. Начнет ли он судить о литературе, о событиях дня, он всегда высказывает мысли, полные оригинальности и в то же время в такой же степени верные. Здесь прекрасно обнаруживается, между прочим, гуманная натура этого писателя. Отказываясь постоянно от личных выгод, он в целом ряде писем хлопочет о помощи то тому, то другому и очень сожалеет, что его влияние на сильных мира не позволяет ему сделать большего. Когда забытый всеми автор «Марсельезы» Руже де Лиль впал в крайнюю бедность и за долги был посажен в тюрьму, Беранже поспешил уплатить его кредиторам. Вот обра чик суждений поэта о женщине. «Рожать детей для отчизны, – пишет он, – только половина той роли, которая назначена женщине. Она должна дать отчизне людей. Необходимо поэтому, чтобы женщина имела ясное представление об интересах своего отечества… У нас же, где мужчина так часто вдохновляется около прекрасного пола, вдвойне необходимо, чтобы этот пол имел достаточно сведений для управления теми, которые вручают ему право руководства».

Говорить о каждой песне Беранже или только о шедеврах его в этом роде – значило бы в куче жемчуга перебирать каждое зерно… В небольшом очерке это было бы совершенно нежелательно. Необходимо все-таки бросить общий взгляд на эти произведения… Небольшие размером, по содержанию это целые поэмы, где музыка стиха и художественные достоинства набрасываемой автором картины напрасно оспаривали бы друг у друга пальму первенства. Их автор является то бытописателем, то проповедником, то философом; гнев сатиры сменяется у него простодушным смехом, и тот и другой – выражением глубокой любви к человечеству и родине.

Стремление к свободе он воспевает не в одних только пределах Франции: героическая борьба Греции за свою самостоятельность вызывает у него не менее восторженные песни. В далеком будущем он провидит братство народов и с жаром приветствует поэтому все, что приближает людей к этому золотому веку в тумане грядущих веков. Он постоянно проникнут верою в человечество. В «Четырех исторических веках» он делает обзор прошедшего, настоящего и будущего и приходит к выводу, что человечество непрерывно стремится к торжеству свободы, равенства и братства, что бы ни говорили скептики, по словам поэта – «эхо старого времени»… Просто «смертные» в первом историческом веке, разумные существа становятся во втором «людьми», в третьем – «народами»… Связь между ними все растет и растет. «Будьте братьями», – говорит им Бог, и они становятся этими братьями в четвертом веке…

Беранже часто укоряли в безнравственности некоторых из его песен. В этом была вина не писателя, а жизни. Он не считал нужным молчать, когда дело касалось этих сторон общественной жизни; с другой стороны, он далеко не вполне разделял добродетельную строгость своих судей.

«Как автору песен, – пишет Беранже в том же предисловии 1833 года, – мне необходимо ответить на одну критику, повторение которой я вижу вот уже много раз. Меня упрекают, что я исказил природу песни, сообщив ей тон более возвышенный, чем тон Колле, Панаров и Дезожье. Я имею дерзость утверждать последнее, потому что в этом именно заключается, по-моему, причина моего успеха. Прежде всего замечу, что песня, как многие другие виды литературных произведений, – это настоящий язык, и подобно ему способна принимать самые противоположные оттенки. Прибавлю к этому, что с 1789 года, когда народ стал вмешиваться в дела государства, патриотические чувства и идеи получили самое широкое развитие, доказательство – наша история. Песня, как принято говорить, – выражение народных чувств, должна была возвыситься с этих пор до отражения, смотря по надобности, радостей или печалей многочисленного класса людей. Вино и любовь могли доставлять отныне только рамку для идей, волновавших народ со времени его просветления; честь быть автором песен, распеваемых по кабачкам нашими ремесленниками и солдатами, могла быть получена теперь не одними только куплетами об обманутых мужьях, ненасытных прокурорах и „барке Харона“…»