Михаил Филиппов - Готхольд Эфраим Лессинг. Его жизнь и литературная деятельность

Письмо не было получено Вольтером, хотя, собственно, предназначалось для него; злополучному Ришье философ отказал от места, а сам написал Лессингу послание, в котором мелочное тщеславие и самолюбие Вольтера блещет в каждом слове. Даже адрес был составлен с ехидством, а именно так, чтобы в случае, если письмо не попадет к Лессингу, оно могло бы попасть в руки его отца. Вольтер писал: «Милостивый государь, Вас уже просили возвратить украденный у меня и попавший в Ваши руки экземпляр. Я знаю, что Вы не сделали бы из него дурного употребления и что Вы лучше кого-либо другого могли бы перевести эту книгу. Но мое сочинение с тех пор значительно переделано: к нему прибавлено более 40 листков, а потому было бы весьма жаль, если бы его перевели в первоначальном виде; еще печальнее было бы, если бы его перепечатали на французском языке. Вы этим сделали бы несчастным честного Франшвиля, издателя моей книги». В конце письма Вольтер заявляет, что если Лессинг возвратит ему экземпляр, он охотно пришлет ему книгу в исправленном виде для перевода на немецкий и даже на итальянский языки, за что выдаст приличное вознаграждение. «Я готов простить преступника, – пишет он о своем секретаре, – если только Вы возвратите книгу. Пришлите ее и рассчитывайте на мою благодарность. Весь Ваш, Вольтер, камергер короля».

Лессинг написал ответ, на этот раз не по-французски, а по-латыни: к сожалению, этот ответ не сохранился в бумагах Вольтера. Получив книгу обратно, Вольтер, конечно, не подумал ни о немецком, ни об итальянском переводе и довольствовался тем, что при всяком удобном случае выражался о Лессинге как о человеке весьма низкого нравственного уровня. Вся эта история, благодаря громкому имени Вольтера, наделала много шуму. Впоследствии один из врагов Лессинга, Клоц, уверял, что Вольтер называл Лессинга не иначе, как в вольной французской переделке – Lessinge, или Le singe, что значит «обезьяна», – в виде намека на то, что Лессинг хотел «передразнивать» его произведения. Быть может, впрочем, это остроумие составляет литературную собственность самого Клоца. Следует заметить, что неприязнь Лессинга к Вольтеру возникла еще до описанного эпизода. Лессинг, благодаря своим связям с Ришье и другими французами, отлично знал подробности весьма скандального процесса, затеянного Вольтером с одним берлинским евреем по делу, относящемуся к области биржевой спекуляции. Подробности этого процесса относятся, однако, к биографии самого Вольтера; но для Лессинга знание их было первым уроком, после которого весь ореол, окружавший в его глазах французского философа, сразу потускнел до такой степени, что Лессинг стал писать на Вольтера весьма недвусмысленные эпиграммы. В одной из них он задается вопросом, почему великий поэт стал богатым скрягой, и дает ответ: «Да это потому, что по предвечному решению судьбы всякому поэту предназначено умереть с голоду».

Скандал с книгою Вольтера, несомненно, значительно повлиял на решение Лессинга остаться в Виттенберге. Здесь он погрузился преимущественно в научные работы и занимался в университетской библиотеке с таким рвением, что имел право сказать: «Нет в ней ни одной книги, которую я, по крайней мере, не держал бы в руках». Готовясь к магистерскому экзамену, он посвящал литературе лишь сравнительно немного времени, – писал немецкие стихотворения и упражнялся в составлении латинских эпиграмм. Эпиграммы преобладали у него в это время, и Лессинг не щадил в них даже самого себя. Так, однажды, по случаю внезапной болезни одного пастора, Лессинг сымпровизировал надгробное слово. Несмотря на успех этой речи, Лессинг, возвратясь домой, написал эпиграмму, в которой от имени усопшего сказано: «Нет, лучше не умру, чтобы ты не читал мне надгробных речей!»

29 апреля 1752 года Лессинг получил степень «магистра свободных искусств» и расстался с университетом. Отец советовал ему добиваться профессорской кафедры, но Лессинг вместо этого предпринял издание своих сочинений. Первое издание сочинений Лессинга, выпущенное Фоссом, вышло в течение 1753—1755 годов в шести частях.

Первая часть этого собрания состояла из стихотворений. Стихотворениям этим нельзя отказать в некотором литературном значении, но они никогда не смогли бы доставить автору славы первоклассного поэта. В области лирики Лессинг не создал ничего выдающегося: содержание его «Песен» исчерпывается хвалебными гимнами вину в духе Анакреона и его подражателей, воспеванием красоты и поцелуев; вообще, песни Лессинга как бы нарочно приспособлены к немецким студенческим пирушкам. Вот пример: «Девушка, позволь же себя поцеловать! Не медли, иначе я тебя заставлю. Живее, живее наливай вина! После поцелуя вино вкусно. В этом вине есть букет и огонь. Девушка, будь немного проворнее! Еще раз доставь наслаждение: после вина поцелуй вкусен».

Еще менее значения имеют оды Лессинга, – например те, в которых он воспевает прусского короля Фридриха. Об увлечении Лессинга этим монархом мы еще будем иметь случай говорить. Более интересны так называемые Sinngedichte – род экспромтов, часто переходящих в эпиграммы. Лессинг обращает свои сатирические стрелы не только против бездарностей вроде Готтшеда и Шенайха, но и против звезды второй величины – Клопштока, и даже против самого Вольтера.

Готтшеда и ему подобных Лессинг преследует беспощадно. Когда Фридрих II подарил Готтшеду табакерку, Лессинг, при всем своем преклонении перед прусским королем, не удержался и сочинил эпиграмму, в которой пишет, что Готтшед ожидал получить табакерку с червонцами, но нашел в ней нюхательный табак, который в древности употреблялся для «просветления ума». Остроумны и едки эпиграммы, направленные против Вольтера: но в них чувствуется личное раздражение Лессинга не против Вольтера-писателя, а против Вольтера-человека. В одной из эпиграмм Лессинг описывает известный скандальный процесс Вольтера с еврейским банкиром. «Хитрейший еврей во всем Берлине, – пишет Лессинг, – вздумал обмануть поэта; обман не удался. Почему? О, наверное, поэту помог сам Аполлон!.. Нет, причина более простая: поэт был еще большим плутом, чем еврей». Контраст между покровительством Аполлона и простым плутовством действительно силен, но односторонность подобного суждения о моральных качествах Вольтера слишком очевидна.

Эпиграммы Лессинга так близки к его первым критическим опытам, что нередко один и тот же мотив повторяется у него и в стихотворной форме, и в блещущей остроумием рецензии. Иногда даже в рецензию вставлена эпиграмма. В «Критических письмах», как и в стихотворениях Лессинга, еще заметно сильное влияние римских и, особенно, французских писателей. Так называемые «Прибавления к истории театра», посвященные подробному разбору сочинений Плавта, особенно его «Пленников», переведенных самим Лессингом на немецкий язык (и, кроме того, содержащие заметки о позднейших драматургах, включая Шекспира), написаны под непосредственным влиянием французского критика Брюмуа. В этих «Прибавлениях» Лессинг еще стоит на точке зрения французского псевдоклассицизма, далеко не сознает значения Шекспира и признает комедии Плавта высшим идеалом драматического творчества. Письма, озаглавленные «Новости из области остроумия», составляют уже значительный шаг вперед. В них Лессинг сразу становится вне тогдашних литературных партий и пролагает себе самостоятельный путь, нисколько не смущаясь, если при этом ему приходится сталкиваться с общепризнанными авторитетами.