Александра Анненская - Франсуа Рабле. Его жизнь и литературная деятельность

Вероятно, Рабле разделил бы судьбу своих друзей и товарищей по убеждениям, если бы его не спасали сильные покровители. Братья Дю Белле до конца жизни Франциска пользовались почетом при дворе и милостями короля. Один из них, Гильом, известный своими военными за слугами, был назначен губернатором Пьемонта. В 1539 году он пригласил к себе Рабле в качестве домашнего врача и не расставался с ним до самой своей смерти в 1543 году.

Во все это время Рабле бывал во Франции только наездами, ненадолго, впрочем, нашел время проследить за новым изданием двух первых книг своего романа. Это издание вышло в 1542 году и значительно отличается от предыдущих. Изменения касались не сущности рассказа, а отдельных фраз и выражений. Некоторые поправки вызваны были желанием автора сгладить слог, но большинство обусловливалось печальными обстоятельствами времени, страхом подвергнуться преследованию. Так как главными врагами Рабле и вообще гуманистов были члены Сорбонны и клерикалы, то в угоду им слова «Сорбонна», «теолог» и все производные от них были исключены или заменены словами «софист», «ученый» и разными другими, более или менее удачными. Некоторые поправки сделаны, очевидно, в угоду королевской власти; так, фраза «иностранные народы удивляются терпению или, лучше сказать, глупости французских королей» явилась в издании 1542 года без слова «глупости». В описании низких должностей, какие разные замечательные люди занимают на том свете, имена французских королей заменены другими: вместо Карла Великого поставлен Нерра, вместо Пепина – Тигран и т. п. Некоторые выражения, которые могли показаться кощунственными, совсем опущены.

После смерти Гильома Дю Белле младший брат его, епископ Монский, предоставил Рабле приход в своем епископстве. Рабле, как и многие священники того времени, пользовался доходами с этого прихода, но не был обязан жить в нем и исполнять священнические обязанности. Он по-прежнему проводил большую часть времени в Лионе или Париже и, кроме исправленного издания первых двух книг своего романа, приготовил к печати и третью книгу. Выпустив в свет эту третью книгу в начале 1546 года, Рабле, несмотря на то, что получил от короля разрешение печатать ее, побоялся оставаться во Франции и с радостью принял приглашение занять место врача при городской больнице в городе Меце.

Привилегия короля Франциска. – Разбитые надежды. – Третья книга «Пантагрюэля». – Четвертая книга .

В 1545 году Рабле получил от короля Франциска разрешение на новое, исправленное издание двух первых частей своего романа и на напечатание третьей части его. В королевской привилегии, данной автору сроком на 10 лет, говорится: «Желая, чтобы литература распространялась в нашем королевстве на пользу и поучение наших подданных, мы даем вышепоименованному просителю привилегию, право и разрешение печатать и пускать в продажу через посредство избранных им опытных книгопродавцев вышеупомянутые книги, а также и имеющее появиться продолжение „Геройских подвигов Пантагрюэля“, том третий, и даем ему право и разрешение просмотреть оба вышеупомянутые первые тома, раньше сочиненные им». Перепечатка и издание книг без разрешения автора запрещались под страхом штрафа и строгого наказания.

Двенадцать лет прошло после выхода в свет первых двух книг истории Гаргантюа и Пантагрюэля. Много тяжелого пришлось видеть и испытать автору в этот промежуток времени. Та заря светлого будущего, которая виделась гуманистам в свободном развитии личности, в пробуждении пытливой мысли, оказалась миражем. Ряды их редели. Одних унесла смерть, другие пали жертвой фанатических преследователей, третьи обратили свой критический ум на выяснение и разработку тех религиозных вопросов, которые волновали толпу и сами впали в мистицизм, заразились духом узкой нетерпимости. Вместо ожидаемого братства народов и мирного процветания наук под покровительством просвещенных королей – Пантагрюэлей – всюду господствовали взаимная вражда, обманы, притеснения, гонения за веру, за убеждения.

Трудно было при такой обстановке сохранить непринужденную веселость, особенно человеку, которому было уже более 50-ти лет.

И действительно, в третьей части романа мы гораздо реже встречаем тот бесшабашный смех, ту игривую шутливость, которые характеризуют две первые. Гаргантюа является в ней почтенным добродетельным патриархом, у Пантагрюэля беспрестанно вырываются изречения, показывающие грустно-спокойное настроение, не чуждое некоторой доли мистицизма.

При издании третьей книги Рабле отбросил свой старый псевдоним и подписался так: «Франсуа Рабле, доктор медицины и старшина (calloïer) Гиерских островов». Книгу он посвятил Маргарите Наваррской, которая оставалась неизменной покровительницей всех гонимых за убеждения, хотя в последние годы часто впадала в мистицизм и заражалась суеверием.

Рабле обращается к ее «духу», «который, витая в небесах, своей родине, покинул ее благоустроенное (concords) тело, оставив его в апатии и бесчувствии», и призывает его «сойти с высот вечного, небесного жилища и послушать продолжение рассказа о веселых похождениях доброго Пантагрюэля». В предисловии автор объясняет, что заставило его снова взяться за перо. Он рассказывает, как коринфяне, узнав, что Филипп Македонский намерен напасть на их город, укрепляли его и деятельно готовились к обороне. Со своею обычною аккуратностью перечисляет он все работы, которые они делали, все оружие, которое они приводили в порядок. Философ Диоген смотрел на эту горячую работу и сам принялся за дело: он выкатил свою бочку на открытое место за городом и начал возиться с нею: он ее катал, поворачивал, опрокидывал, тер, встряхивал, поднимал, заколачивал и чуть не разбил на части. На вопрос одного приятеля, для чего он так мучится, философ отвечал, что среди народа, усердно занятого работой, он не хочет показаться праздным лентяем. «Так и я, – говорит Рабле, – вижу, что все во Франции трудятся, одни для защиты отечества от врагов, другие для нападения, и трудятся в таком порядке и благоустройстве, что я вместе с Гераклитом готов признать войну источником всяких благ. Меня не пустили к делу ни нападения, ни защиты, а мне стыдно быть праздным зрителем трагикомедии, которую разыгрывают наши храбрецы, и вот я решил покатать свою диогеновскую бочку, единственное оставшееся мне добро. Я откупорил ее для добрых, и только для них одних: пусть они пьют из нее сколько хотят, она никогда не иссякнет, на дне ее лежит надежда, как в ящике Пандоры, а не отчаяние, как в бочке Данаид. А вы, ругатели, лицемеры, ханжи! убирайтесь прочь, не скверните моего вина своим нечистым прикосновением!»