Николай Александров - Уильям Теккерей. Его жизнь и литературная деятельность

Gulielmo Makepeace Thackeray

Arma Virumgue

Grati Necnon Gratae Edinenses

LXXX

D. D. D.

В настоящее время сочинения Теккерея пользуются огромной популярностью в Англии и уже переведены на все европейские языки. Еще до смерти его было собрано все, что он когда-либо написал, а в 1869 году окончено первое издание полного собрания его сочинений в 24-х томах. В 1878 году вышло необыкновенно роскошное издание его сочинений в 26-ти томах. Хотя цена одного экземпляра этого издания была огромной (около 250 рублей), однако все оно разошлось очень быстро. С тех пор вышло несколько других изданий, и в настоящее время почитатели Теккерея могут купить его «Ярмарку тщеславия» в хорошем переплете за какие-нибудь 4,25 пенни (около 20 копеек).

Ответить на вопрос, каким был Теккерей как человек, несравненно труднее, чем ответить на вопрос, каким он был как писатель. «Я уже восемнадцать лет знаком с Теккереем, – заметил однажды один из его приятелей, – и до сих пор не уверен в том, что знаю его».

Натура Теккерея была слишком сложной для того, чтобы ее можно было легко разгадать. Этому также мешало в значительной степени то, что он был всегда крайне сдержан во всем, касавшемся его внутренней жизни. Он не любил допускать других в святую святых души своей и, как мы уже выше упоминали, даже запретил своим дочерям после его смерти познакомить свет с тем, что за человек был их отец. Потому-то большинство и относилось к нему несправедливо при жизни и только очень немногие понимали его. Опубликованные немедленно после смерти Теккерея воспоминания этих немногих знавших его и представляют единственный источник, на основании которого возможно составить себе более или менее точное понятие о его личности. Двойственность, замечаемая в сочинениях Теккерея, – ядовитая сатира рядом с необыкновенной нежностью и светлые, прекрасные типы на грустном, безотрадном фоне жизни – эта двойственность была в самом характере его. «Для того чтобы понять его характер, – говорит Троллоп, – нужно всегда помнить, что в его груди меланхолия постоянно боролась с игривостью и идеализм с насмешкой».

Направление его ума было по преимуществу аналитическое. Даже в те моменты, когда знаменитый писатель бывал тронут или восторгался чем-нибудь великим, возвышенным, он не переставал замечать смешное, от которого не свободно ни великое, ни возвышенное. Теккерей всегда шутил и в то же время был всегда серьезен. Даже тогда, когда он бывал весел, легкое облачко замечалось на его челе и грустная нотка слышалась в его громком смехе. Те, которые знали Теккерея, приписывают эту меланхолию крайней впечатлительности его характера. Все грубое и жестокое болезненно раздражало его. Всякая глупость или низость в окружавших глубоко удручали его. Этой же крайней впечатлительностью можно объяснить и его болезненную чувствительность. Его иногда заставали плачущим над какой-нибудь книгой. Он никогда не был в состоянии прочесть до конца «Ламермурскую невесту» Вальтера Скотта вследствие трагизма последних глав этого романа. До чего доходила его чувствительность, показывает следующий случай, рассказанный одним из его приятелей. Последний однажды встретил Теккерея на улице и, пораженный его необыкновенно убитым видом, спросил, что с ним случилось. «Я убил его!» – воскликнул тот с отчаянием в голосе. «Кого?» – с ужасом спросил его приятель. «Полковника Ньюкома!» – ответил Теккерей и предложил приятелю послушать только что написанную им последнюю главу романа «Ньюкомы». Когда они вошли в клуб и уселись в уединенном углу, Теккерей в страшном волнении стал читать описание последних минут благородного полковника и когда дошел до того места, где так трогательно рассказана смерть героя романа, то не мог более удерживаться и зарыдал как ребенок.

Семейное несчастье, так рано и неожиданно постигшее Теккерея, было другой причиной его постоянной грусти. Он не любил говорить о своем горе, но по одним редким и случайным намекам его можно было судить о той глубокой и неизлечимой ране, которую смерть любимой жены нанесла его нежной душе. К этим двум причинам меланхолии Теккерея в последние годы его жизни присоединилась еще третья – болезнь. Он страдал какой-то хронической болезнью желудка. Каждые три-четыре недели с ним случались сильные приступы рвоты, которые страшно мучили его… Всех этих причин было вполне достаточно для того, чтобы отравить его жизнь.

Вследствие крайней впечатлительности Теккерея настроение его духа менялось часто и неожиданно. Достаточно было ничтожного обстоятельства, – и он из бесконечно веселого вдруг делался страшно мрачным. Эта частая перемена его настроения, конечно, сказывалась на его отношениях к знакомым и нередко ставила в тупик тех, кто мало его знал. Случалось так, что в течение одного и того же дня он утром весело и дружески беседовал с кем-нибудь и даже пел с ним песни, а вечером, встретив того же знакомого на улице, уже сурово смотрел на него и едва отвечал на его приветствие.

Но печальная сторона существования Теккерея была известна только очень немногим. Для большинства он был тем, кем казался почти всегда, но кем он на самом деле бывал редко, – необыкновенно веселым, игривым и остроумным человеком. Временами он действительно бывал чрезвычайно весел, так весел, что друзьям его приходилось даже удерживать его. Один из приятелей рассказывает об одном таком случае необузданного веселья Теккерея, случившемся с ним в его первый приезд в Нью-Йорк. Когда ему сообщили, что билеты на все его лекции уже распроданы, он пришел в такой восторг, что стал прыгать и кричать как ребенок, к немалому изумлению своего американского приятеля. А когда они в тот же вечер отправлялись в экипаже в то место, где должна была быть прочитана первая лекция, Теккерей от радости хотел непременно высунуть обе ноги из окна экипажа «в знак уважения к тем, кто купил билеты на его лекции», как он сам выразился. Приятелю с большим трудом удалось удержать его от этого необыкновенного способа выражения уважения.

О его необыкновенной игривости говорит еще такой курьез. Извозчик, привезший его однажды в клуб, потребовал от него лишний шиллинг за проезд. Теккерей отказывался дать лишнее, но так как извозчик не хотел уступить, то он предложил ему решить спор бросанием жребия. Тот согласился, и выигравшим оказался автор «Ярмарки тщеславия». Теккерей рассказал этот случай в клубе и отозвался с большим удивлением о том благородстве, с которым извозчик примирился с потерей шиллинга.

Теккерей не производил благоприятного впечатления на того, кто встречал его впервые; но, познакомившись с ним ближе, всякий начинал любить его. Среди хороших знакомых его звали не иначе как «dear old Thackeray» (дорогой старый Теккерей). Наружность Теккерея один из его друзей описывает так: «Он был очень высокого роста, имел величественную осанку и ходил всегда прямо. Глаза у него были серые, черты лица неподвижные, нос, сломанный еще в детстве в школе, был подобно носу Мильтона „глубокомысленным“ (thoughtful), а ноздри – широкие и полные, как у всех гениальных людей, согласно теории Бельгана. Знаменитый сатирик носил длинные волосы и брил усы и бороду, оставляя только коротенькие бакенбарды. Он смотрел смело и самоуверенно, но нисколько не надменно, причем большею частью бывал один, и тогда некоторая мрачность всегда была заметна на его лице». Другой приятель Теккерея описывает его так: «Глаза его имели мягкое выражение, а его волосы были почти совсем седые. Он одевался в высшей степени просто. Вообще все в его наружности производило такое впечатление, что ему ненавистна была всякая искусственность или претензия. По его лицу и фигуре видно было, что он был далеко не равнодушен к ростбифу, плумпудингу и бордо, которого выпивал ежедневно бутылку за обедом, и вообще любил хорошо поесть и попить… Голос его, – говорит тот же приятель, – звучал мягко и душевно, это был голос джентльмена, принимающего своего друга у себя в доме. Движения его были спокойны, говорил он медленно, взвешивая каждое слово, тихим голосом. Достаточно было пробыть с ним только десять минут, чтобы убедиться в том, что он был человеком светским в лучшем смысле этого слова, а не желчным сатириком или застенчивым литератором, живущим только своими книгами. Беседа его носила характер замечательной непринужденности и искреннего добродушия. Он сам казался чрезвычайно простым и естественным, часто улыбался и, видимо, любил обращать внимание на комическую сторону всего, хотя едва уловимая грустная нотка все-таки слышалась в его голосе».