П. Левенсон - Чезаре Беккариа. Его жизнь и общественная деятельность

Оставляя в стороне множество ценных соображений по поводу учения о покушении, участии в преступлении, о смягчении наказаний, о давностном сроке, – соображений, которые теперь сделались общим местом для любого учебника и любого кодекса, мы прямо перейдем к капитальному животрепещущему вопросу, доныне не решенному ни наукой, ни практикой, – к вопросу о смертной казни.

Первый вопрос, возникающий в уме мыслителя, когда он приступает к решению этой запутанной дилеммы, следующий. Действительно ли полезна смертная казнь и справедлива ли она в хорошо устроенном государстве? За этим первичным вопросом следует целый ряд других, не менее важных вопросов, вытекающих из условий охраны общественного порядка.

«Если я докажу, – говорит Беккариа, – что смертная казнь ни полезна, ни необходима, то я выиграю дело человечности».

Необходимой она может быть лишь в двух случаях – во время междоусобных войн, когда вместо обычного законного порядка свирепствует анархия, когда человек, даже лишенный свободы, может благодаря своим связям нарушить общественную безопасность, ниспровергнуть существующий порядок. Но в мирное время, когда государство хорошо защищено извне, разумно управляется внутри, когда отношения между правителем и управляемыми вполне нормальны, не предстоит никакой надобности лишать жизни гражданина, – разве только эта казнь одна может устрашить других и помешать новым преступлениям. В таком только случае смертная казнь представляется необходимостью.

Вековой опыт доказал, что смертная казнь никогда не останавливала решительных злодеев в их посягательствах вредить обществу. «Пример римских граждан и двадцатилетнее царствование русской императрицы Елизаветы, показавшей отцам народов блистательный пример, имеющий гораздо большую ценность, нежели победы, одержанные ценой крови сынов отечества, убедят в этой истине людей, глухих к голосу разума, но преклоняющихся перед авторитетом власти. Стоит только изучить натуру человека, чтобы убедиться в правоте моего замечания».

Многие полагают, что обстановка, при которой совершается казнь, имеет устрашительный характер для народа. Беккариа с этим не согласен. Перспектива долговременного лишения свободы, сопровождаемого принудительными работами, скорее достигает цели устрашения, нежели минутное потрясение, произведенное видом казни, – потрясение, вскоре забываемое. Мысль о долговременной каторге скорее наводит спасительный страх на умы порочных людей, нежели боязнь смерти, представляющейся в туманной дали и значительно ослабляющей представление о ее ужасе. Для большинства зрителей смертная казнь не более как зрелище; для меньшинства это предмет негодования, смешанного с жалостью к казненному. Во всяком случае, результат ее равняется нулю, – как результат драмы, виденной на сцене. Зритель приходит домой таким же, каким он пришел в театр: скупой возвращается к своим кованым сундукам, злой и безнравственный человек не прекращает своих гнусностей.

Доказывая преимущество каторги перед смертной казнью, бесповоротно лишающей надежды на исправление человека, Беккариа утверждает, что единственное средство спасения народных масс заключается в солидном перевоспитании и укреплении нравственных начал, расшатанных обстоятельствами и нуждой.

Публичная смертная казнь бесполезна и развращает общество видом жестокого кровопролития, совершаемого принародно. Довольно кровопролития и жестокости во время войны, чтобы повторять это варварство в мирное время с такой помпой. Не дико ли, в самом деле, что те же самые законы, которые сурово наказывают убийство, разрешают устройство публичного убийства, чтобы отвратить людей от пролития крови! Смертная казнь ненавистна народному духу, стоит только припомнить ужас и негодование, появляющиеся в народе при одном виде палача. А чем палач виноват? Он не более как исполнитель требования общественной власти, он так же содействует благу государства, защищая его внутреннюю безопасность, как солдат – внешнюю.

Чем же объяснить подобные вопиющие противоречия? В глубине нашей души слишком живуче чувство, не допускающее, чтобы человек имел законное право лишать жизни своего ближнего. История человечества – это целый безбрежный океан ошибок, на поверхности которых иногда появляются непризнанные истины. Пусть не указывают на примеры всех народов, допускавших смертную казнь. Эти примеры малоубедительны. Ведь никто не станет одобрять человеческие жертвоприношения, бывшие в обычае у всех первобытных народов.

«Голос философа, – заканчивает Беккариа эту чудную главу, – слишком слаб, его постараются заглушить шумные крики фанатических сторонников рутины и предрассудков. Но мой голос найдет отклик в сердцах немногих мудрецов, рассеянных по поверхности земли, а они одобрят мои усилия. И если эта истина достигнет, несмотря на все препоны, слуха монархов, – пусть они знают, что в этой истине заключаются затаенные пожелания всего человечества, что, если они возьмут под свое покровительство эту святую истину, их слава будет лучезарнее всех великих полководцев и благодарное потомство поместит их на первом месте, рядом с мирными трофеями Титов, Антониев и Траянов».

Эта глава составляет венец творения Беккариа, основу его славы. Никто до него так горячо не отстаивал дело права и человечности, никто не говорил таким вдохновенным языком, вернее, глаголом, который, по словам поэта, может «жечь сердца людей». И его мощный глас был услышан. Движение, вызванное его книгой, до сих пор не улеглось; в его родном городе до сих пор издается журнал, всецело посвященный этому вопросу. Он так и называется: «Giornale per l'abolizione delia реnа di morte».

С неменьшею страстностью и непререкаемой логичностью ратовал Беккариа против пытки. Это «бесчестное средство для открытия истины», этот «памятник варварского законодательства наших предков, установивших „Божьи суды“ и так далее, глубоко возмущали нашего философа-гуманиста. Он не мог мириться с безнравственным требованием закона, чтобы человек, под воздействием нестерпимых физических страданий, сделался поневоле своим собственным обвинителем. Тут истина, требуемая судом, заключается в крепости мускулов, в закаленности организма. Закон, допускающий пытку, говорит: „Люди, выдержите физическую боль! Природа дала вам непобедимую любовь к своему естеству и неотъемлемое право самозащиты. А я хочу внушить вам противоположные чувства: геройскую ненависть к самим себе, я хочу заставить вас быть самообвинителями, говорить правду под пыткой, раздробляющей ваши кости, раздирающей ваши мускулы“. В результате оказывается, что виновный, обладающий крепким здоровьем, выходит сухим из воды, а невинный, но слабосильный погибает жертвой судейского педантизма. Вопрос сводится к крепости мускулов, к простой формуле, достойной скорее медика, нежели судьи. Пытка составляет бесчестие (infamia), ей подвергается человек с запятнанной репутацией, – следовательно, одним бесчестием желают смыть другое.