Г. Паперн - Рене Декарт. Его жизнь, научная и философская деятельность

Вскоре после своего возвращения из Ла-Рошели Декарт был приглашен на вечер к папскому нунцию, у которого собрался цвет светского и ученого Парижа. Новые философские системы росли тогда, как грибы после дождя, и были в моде. На вечере у нунция некто Шанду, авантюрист, алхимик и врач, казненный впоследствии за фабрикацию фальшивой монеты, излагал свою «новую философию». Как водится, изложению оригинальной системы предшествовала критика старой, схоластической философии. Старое до такой степени никого не удовлетворяло, так сильна была потребность в новом, что речь Шанду, не оставившего по себе никаких следов в истории, вызвала общий восторг и одобрение на этом собрании умнейших и ученейших людей Парижа, состоявшем к тому же в значительной части из консервативных элементов. Один только Декарт молчал. Кардинал Берюль, уже раньше знавший его и внимательно следивший за ним весь вечер, попросил его высказать свое мнение. Декарт, чувствовавший себя вообще неловко в больших собраниях, долго отказывался, но наконец принужден был высказаться. Он заявил, что вполне согласен с той частью речи Шанду, которая посвящена критике схоластической философии; но предлагаемая Шанду новая философия столь же мало его удовлетворяет, как и схоластика. Подобно последней, она не стоит на прочном основании, опирается на предположениях вероятных, но не несомненных. Между тем именно в этом обстоятельстве лежит причина неудовлетворительности схоластической философии. Чтобы доказать свою мысль о невозможности строить что-либо на положениях только вероятных, Декарт попросил присутствующих указать ему какую-либо несомненную истину и тут же двенадцатью аргументами – один вероятнее другого – доказал ее ошибочность, а затем попросил указать ему несомненную ложь и такими же аргументами доказал ее истину. Отсутствие прочных основ могло, по мнению Декарта, привести только к софистике и к умению говорить о том, чего не знаешь. На присутствующих обширная эрудиция Декарта и его диалектический талант произвели сильное впечатление. Кардинал Берюль попросил его зайти к себе и в беседе наедине высказал Декарту, как высоко он ценит его таланты, и убеждал его посвятить себя делу, для которого он обладает достаточными силами. По-видимому, «философия» Шанду представляла собой естественнонаучную теорию, так как, передавая беседу кардинала с Декартом, Балье упоминает о пользе, «которую новая философия могла бы принести человечеству в области механики и медицины», успех, неожиданно выпавший на долю Декарта в этом блестящем собрании, и убеждения кардинала заставили его покончить со своими колебаниями. Тою же осенью он оставил Париж, чтобы в уединении в Голландии предаться научной работе.

Переселение в Голландию вызвано было не одним только желанием уйти от многочисленных парижских знакомых и любовью к уединению. Были и другие еще мотивы. В Голландии существовали свободные учреждения, в ней получил признание принцип веротерпимости. Как замечает профессор Любимов, «хотя Декарт заботливо выделял область веры из своих исследований, всегда показывал себя и был верным сыном церкви, однако, оставаясь во Франции, он едва ли избежал бы… преследований». Таковы были те «наезженные пути», к которым так примирительно относился Декарт и по которым, однако, он предоставлял ходить другим; сам он, верный сын католической церкви и верноподданный французского короля, предпочитал жить в протестантской и республиканской Голландии. Как свидетельствует в своих письмах Декарт, он был далеко не единственным французом, проживавшим в Голландии. Голландия в это время, по его словам, была refuge des catholiques – убежищем католиков и французов, которым нелегко жилось под становившейся все более тяжелой рукой христианнейшего короля.

В Голландии Декарту нравился сам строй жизни деятельного народа, «более заботящегося о своих делах, чем любопытного к чужим». Он убеждает своего приятеля, писателя Бальзака, приехать в Голландию, и в письме, язык которого выгодно отличается от тяжеловесного языка сочинений Декарта, рисует ему прелести амстердамской жизни:

«Я не нахожу ничего странного, – пишет он, – в том, что ум такой широты и благородства, как Ваш, не может примириться с рабскими стеснениями contraintes serviles, господствующими при дворах. Я советовал бы Вам избрать своим убежищем Амстердам и предпочесть его не только всем капуцинским и картезианским монастырям, но и красивейшим местам Франции и Италии и даже тому уединению, в котором Вы были прошлым годом. Как бы ни была хорошо устроена деревенская усадьба, в ней всегда недостает множества удобств, какие можно найти в городе, а уединение никогда не бывает полным. Вы найдете там поток, могущий привести в мечтательное настроение самого отчаянного болтуна, уединенную долину, вызывающую восхищение и радость. Но можете ли Вы оградить себя от кучи соседей, являющихся надоедать Вам и посещения которых еще неприятнее, чем визиты парижских знакомых? А между тем здесь, в Амстердаме, кроме меня, нет человека, не занятого торговлей, и все так озабочены наживой, что я мог бы прожить всю жизнь, никем не замеченный. Каждый день я прогуливаюсь среди толкотни многолюдного населения с такой же свободой и спокойствием, как Вы в Ваших аллеях. На встречающихся мне людей я смотрю, как смотрел бы на деревья в Ваших лесах; сам шум их забот не более прерывает мои мечтания, чем прервал бы их шум потока… Когда я размышляю об их действиях, то получаю такое же удовольствие, какое ощущаете Вы при виде крестьян, обрабатывающих Ваши поля; я вижу, что труд их служит к украшению моего жилища и к тому, чтобы я ни в чем не нуждался. Вам приятно видеть, как зреют плоды в Ваших садах, и чувствовать себя среди изобилия. Но разве менее приятно видеть приходящие корабли, обильно несущие все, что производит Индия, все, что редко в Европе? Где в другом месте на земле так легко было бы найти все удобства жизни и все редкости? В какой другой стране можно наслаждаться такой полной свободой? Где можно спать так спокойно? Где всегда готова вооруженная сила, предназначенная исключительно для Вашего охранения? Где менее известны заключения в тюрьму, измены, клевета и где более сохранились остатки невинности наших предков? Не понимаю, как можете Вы так любить Италию с ее воздухом, так часто носящим в себе заразу, Италию, где дневной зной невыносим, вечерняя свежесть нездорова, а темнота ночи скрывает разбойников и убийц? Вы боитесь зимы? Но какая же тень, какой веер, какие фонтаны охранят Вас в Риме так хорошо от зноя, как здесь натопленная печь охраняет от холода?»