В. Огарков - Демидовы. Их жизнь и деятельность

Однако жалобы Демидовых на Татищева были основательны во многих своих частях: так, заводчики обвиняли “капитана” в учреждении “застав” и непропуске на заводы хлеба, отчего рабочие голодали и умирали. Тут, как и во многих других случаях, оказалась, как видно, справедливою поговорка: паны дерутся – у холопов чубы летят. Эти жалобы, поддержанные всемогущими благоприятелями Демидовых, сделали то, что Татищев был вызван в Петербург, а на Урал прислан для “горных дел” и для “розыска между Демидовыми и Татищевым, не маня ни для кого”, известный уже нам Геннин.

Вероятно, рыльце у Татищева было в пушку и донос невьянских хозяев изобличал его в таких вещах, за которые, как можно судить по рассказу самого “капитана”, ему грозили большие беды.

Геннин разобрал спор двух непокладистых супротивников, и хотя царь во многом уважил жалобы Демидовых, но и Татищеву вернул свое благоволение: он был опять определен на Урал, но для усовершенствования в горном деле временно командирован в Швецию. При своем “розыске” Геннин, в бытность в Невьянске, просил старика Демидова письменно изложить жалобы его и сына на Татищева. Но Никита от этого упорно отказывался, говоря: “Я-де писать не могу и как писать – не знаю: я – не ябедник”. После разбора ссоры между уральскими Монтекки и Капулетти Геннин писал Петру, что “Демидов-мужик упрям, ему не очень мило, что вашего величества заводы станут здесь цвесть, для того чтобы он мог больше железа запродавать, а цену положить – какую хотел”. Из этого же письма Геннина видно, что ему было “на государевы заводы смотреть сожалительно, и оные весьма ныне в худом порядке”, между тем как демидовские процветали.

Как бы то ни было, но Демидовы отделались на время от своего придирчивого начальника. Акинфий с ним встретился после, и Татищев припомнил заводчику прежние обиды; пока же он потребовал с него “за оболгание” несколько тысяч рублей, которые, вероятно, и получил полностью.

В заключение рассказа о столкновениях Татищева с Акинфием не можем не привести сохранившегося в документах разговора Петра с историком, – разговора, вполне характеризующего тогдашние взгляды на службу как на “кормление”. Когда Петр, по дошедшим до него слухам о взяточничестве нашего историка, прямо спросил об этом последнего, то Татищев не запирался и на основании текста из апостольских посланий доказывал царю, что насильно брать и вымогать – грех, а брать “в благодарность” – законно. И Петр, кажется, не прочь был согласиться с тонким диалектиком. Если и такие выдающиеся люди, как Татищев, смотрели снисходительно на “мзду”, то о других и говорить нечего: взятка была одиннадцатою заповедью всего тогдашнего чиновничества.

Характер Никиты. – Слава его. – Смерть. – Акинфий – наследник и хозяин. – Берг-привилегия. – Портрет Акинфия. – Деятельность и энергия Акинфия. – Экспедиции в Сибирь. – Открытие медных руд. – Постройка заводов. – Плавка меди. – Резиденция Акинфия. – Невьянские кустари. – Железо и золотые россыпи. – “Историк” – усмиритель башкирских бунтов. – Аутодафе. – Акинфию плохо. – Придирки фискалов. – Прижимки Татищева. – Милость Бирона. – Кабаки. – Акинфий в силе

Жизнь Никиты Демидова во многом круто изменилась с его возвышением, и несомненно для скромного старика многое в новой обстановке было не по сердцу. Постоянная возня с властями, встречи с вельможами, боязнь какого-нибудь подвоха со стороны “крапивного семени” и доноса – вся эта бурная и тревожная жизнь должна была его сильно утомлять, но все-таки он, выросший в труде, не изменял своих привычек рабочего человека: мы постоянно видим его то самолично распоряжающимся в заводских мастерских, то в постоянных разъездах по своим уральским и тульским владениям, то, наконец, в Москве и новой столице по “государеву делу”. Его суровый и жесткий характер тоже мало изменился: поблажек он не допускал, пьяных не терпел и подвергал их тяжелым наказаниям, – за все проступки виновные имели в нем строгого судью. Насколько известно, по сохранившимся данным, его семейные отношения имели тот же суровый оттенок, и только к сыну своему Акинфию, видя в нем, вероятно, крупную силу, старик питал более нежное чувство, смешанное с уважением. Но, к чести Никиты, нужно сказать, что возвышение не вскружило ему головы, он не чванился своим дворянством (которое, кстати сказать, насилу согласился принять) и богатством и был врагом роскоши, в чем на него далеко не походили его потомки.

Старик Демидов был наверху славы и богатства. Ему, когда-то обходившемуся алтынами, принадлежали несметные капиталы; он был давно уже потомственным дворянином “по Нижнему Новгороду”. Сам царь удостаивал его собственноручными “цыдулями”. Одно из последних писем к Никите от царя, с приложением портрета, было из Кизляра в 1722 году. “Демидыч! – писал ему Петр, – я заехал зело в горячую сторону: велит ли Бог свидеться? Для чего посылаю тебе мою персону. Лей больше пушек и снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду”.

Петр помнил о старом кузнеце и думал даже одно время поставить ему, в ознаменование его заслуг, в Петербурге, на “публичном месте”, медную статую.

– Хорошо бы, государь, тебе иметь сотню таких слуг, как Никита, – сказал как-то адмирал Апраксин Петру.

– Хорошо бы и пять или шесть таких, как Демидыч, – ответил государь.

Но жизненный путь “Демидыча” приближался уже к концу. Много поработали мозолистые руки кузнеца, – пора ему было на покой! Постоянные заботы, труды и переезды с далекого Урала в любимую Тулу сломили его железное здоровье, и 17 ноября 1725 года, – в один год со своим щедрым благодетелем Петром, – он “преставился в вечное блаженство”, как гласит надпись на скромной плите над его могилою в Туле. Все оставленное Никитою богатство, – за исключением выделенного при жизни старика и части движимого имущества, после его смерти доставшейся двум младшим сыновьям, – перешло к старшему сыну Акинфию.

Как известно, Петр ввел на Руси в числе прочих новинок и сложившееся веками в Европе при феодальных порядках учреждение майоратов [2], причем Акинфий, сын тульского крестьянина, подобно рыцарям, потомкам феодалов, получил, в силу нового закона, львиную долю наследства. И всю свою жизнь он употребил на расширение оставленного ему дела и на увеличение своих богатств.

Акинфий, оставшийся после смерти отца полновластным господином на Урале и тульских заводах, был уже немолод, но энергия его не ослабевала: наоборот, в эту пору она ознаменовалась еще большими результатами. Доходу он получал ежегодно более 200 тысяч тогдашних рублей, что для начала XVIII столетия представляло громадную сумму. Пример Акинфия вызвал подражания, и многие стали заниматься заброшенным до того горным делом, а вышедшая еще в 1719 году берг-привилегия, дававшая большие льготы заводчикам, способствовала прочному установлению этого дела на Урале. Появились другие богачи-заводчики, тоже известные в летописях горного промысла, как Походяшин, Баташев, Осокины и др. Заводчиков избавляли от обязательной службы, давали им льготы от податей и к заводам приписывали крестьян. Кроме того, заводчики сами покупали “живую силу”, благодаря чему, ко дню освобождения от крепостной зависимости, образовались уже сотни тысяч душ заводских крепостных. Вообще, берг-привилегия, давая льготы занимающимся горным делом, объявив свободу поисков руд и грозя наказаниями всем, препятствующим его развитию, сослужила хорошую службу этой отрасли государственного хозяйства. Народ прослышал про эти льготы, и скоро образовались целые толпы “рудоискателей”, прельщенных возможностью наживы и получения царской награды за находку руды. Дело, наконец, дошло до того, что приговоренные к каторге и даже к смертной казни, думая избавиться от наказания или по крайней мере отдалить его, объявляли о руде: власти обязаны были верить им и производить дознание по их указаниям. Многие из этих указаний оказывались, конечно, ложными, и сенат вынужден был издать закон, который запрещал верить “таким ворам”.