Э. Пименова - Франциск Ассизский. Его жизнь и общественная деятельность

– Я герольд великого царя, – отвечал он им.

– А когда так, так вот твое место, нищий герольд! – воскликнули разбойники и, стащив с него плащ, бросили его в яму, в которой еще было много снега.

Франциск подождал, пока они удалились, и тогда выкарабкался из ямы с большими усилиями, совершенно окоченев от холода. Но его радостное настроение не только не прошло, а даже усилилось от того, что ему пришлось пострадать. Он решил, что ему надо приучить себя переносить холод и голод, и всяческие гонения. Это ли переносил Христос, его Божественный идеал!

Неподалеку от того места, где Франциску пришлось взять снежную ванну, находился монастырь. Франциск постучался в ворота и попросил пристанища. Уединенное положение монастыря заставляло монахов быть особенно недоверчивыми, а потому, хотя Франциска впустили, но, позволив ему переночевать, не дали ему ни поесть, ни прикрыться от холода.

Из монастыря Франциск отправился в Губбио, где у него был друг, приютивший его и снабдивший плащом. Через несколько дней Франциск пустился в обратный путь, но прежде чем вернуться к своей любимой часовне, он посетил обитель прокаженных, где уже был однажды, после своего возвращения из паломничества в Рим. Но тогда он явился с полным кошельком и щедро раздавал милостыню. Теперь же он сам был нищим и мог только предложить несчастным сострадание и участие, переполнявшее его сердце. Поселившись среди прокаженных, он ухаживал за ними с величайшим самоотвержением, обмывал и перевязывал их язвы, и тем с большей радостью, чем они были ужаснее и отвратительнее. Он был всегда весел, и слова его действовали, как успокоительный бальзам на душу страдающих людей. Между этими несчастными и Франциском образовалась связь самой чистой любви, основанной на самопожертвовании. Франциск чувствовал, что он внес луч света в их мрачное существование и своим участием скрасил их отчужденность и одиночество.

Вернувшись в часовню, Франциск сам себе смастерил грубую одежду пустынника и затем занялся осуществлением своего плана реставрации часовни. С этой целью он отправлялся на дорогу или на городскую площадь и, пропев несколько священных гимнов, объявлял собравшимся людям о своем желании возобновить часовню св. Дамиана. – “Каждый, кто принесет мне камень, получит награду”, – говорил он.

Многие считали его безумцем, но были и такие, которые, вспоминая его поступок на суде епископа, чувствовали себя растроганными до глубины души. Но Франциска не смущали насмешки людей, и он, не стесняясь, уносил на своих плечах, не подготовленных к такой работе, камни, которые доставляли ему люди по его просьбе.

Старик священник часовни св. Дамиана так был тронут поведением Франциска (хотя вначале и старался всячески избавиться от такого товарища), что привязался к нему самым искренним образом и заботился о нем, как о родном сыне. Пока Франциск ходил собирать камни для исправления часовни, старичок священник хлопотал о том, чтобы приготовить ему какое-нибудь любимое кушанье, – Франциск скоро заметил это и тогда же решил, чтобы избавить от лишних хлопот старика, ходить из дома в дом и просить подаяния. Ему давали остатки пищи, корки хлеба и т.п. В первый раз Франциску очень трудно было принудить себя питаться этим; эти остатки возбуждали в нем отвращение. Но Франциск победил это чувство, как и многие другие, и вынудил себя без отвращения питаться объедками, собираемыми подаянием.

Он подвергнул себя еще одному искусу. Однажды он собирал по улицам города милостыню на покупку масла для лампады св. Дамиана и во время своих странствований подошел к дому, где происходило какое-то пиршество. Франциск увидел, что это пировали его бывшие товарищи. Узнав знакомые голоса, распевавшие веселые песни, Франциск остановился в нерешительности. Ему трудно было войти в залу и предстать перед знакомыми ему людьми. Но он колебался только одну минуту, ему стало стыдно своей нерешительности, и он заставил себя войти. Повинившись перед бывшими товарищами в испытанном им чувстве ложного стыда, Франциск с такой горячностью стал убеждать их помочь ему в его благочестивом деле, что они не остались глухи к его мольбе и развязали свои кошельки.

Но больше всего Франциска тяготило отношение к нему отца, который никак не мог ему простить его поступка. Гордость старика Бернардоне страдала от того, что сын его сделался нищим, и он, при встрече с сыном, постоянно осыпал его упреками и бранью. Чувствительная душа Франциска очень страдала от этого, и чтобы хоть несколько успокоить себя, так как отцовские проклятия огорчали его, Франциск выбрал одного старого нищего и сказал ему:

– Пойдем со мною! Ты заменишь мне отца, и я буду отдавать тебе часть милостыни, которую получаю. Когда ты услышишь, что Бернардоне бранит и проклинает меня, – приди и благослови меня вместо отца.

Его младший брат, Анджело, был также в числе людей, особенно преследовавших его своими насмешками. Однажды они встретились в церкви. Было холодно, и Франциск дрожал в легком одеянии. Анджело заметил его и громко сказал приятелю, с которым вместе пришел в церковь: “Поди-ка к Франциску и попроси у него, чтобы он продал тебе несколько капель пота за один лиард”. – Франциск услышал это и кротко сказал: “О, нет! Я его дороже продам моему Господу”.

Весной 1208 года Франциск кончил исправление часовни св. Дамиана. Он работал не один; нашлось много людей, пожелавших помогать ему, и работа подвигалась быстро. Франциск воодушевлял всех своим примером и веселостью, которая действовала заразительно на работающих. Он распевал священные песни и с таким энтузиазмом говорил о своих планах, о том, как много людей будет стекаться впоследствии в его дорогую часовню, которую он с такой любовью строил, что его горячность сообщалась всем остальным, и между ним и его помощниками возникала тесная духовная связь.

Покончив с часовней св. Дамиана, Франциск решил заняться исправлением других, приходящих в разрушение святилищ. В числе этих реставрированных им церквей находилась также церковь св. Петра и Марии Порциункулы, которая стала впоследствии настоящей колыбелью францисканского движения. Но когда Франциск приступал к ее исправлению, то у него и в помышлениях не было сделаться основателем какого-нибудь религиозного ордена; это случилось само собой. Для него жить – значило действовать; поэтому он не мог остановиться на полпути; он жаждал сделать как можно больше и уже на этом основании не мог удовлетвориться жизнью отшельника-монаха, эгоистически заботящегося только о спасении своей души.

Так Франциск провел два года, занимаясь исправлением церквей и живя в шалаше. Он не пробовал проповедовать и вообще пока не совсем еще выяснил себе свое призвание. Но однажды, слушая чтение Евангелия в отстроенной им церкви, Франциск вдруг как-то особенно проникся словами Спасителя: “Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы своя, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха”, – и сердце его преисполнилось радостью. Вот оно, его настоящее призвание, вот то, чего он жаждет всеми силами своей души! Идея подражания Христу, до сих пор имевшая отвлеченный характер, облеклась в осязательную форму, и Франциск понял, в чем должно состоять это подражание. Он будет следовать Христу и разносить Его слово в мире; монах превратится в странствующего проповедника и распространит евангельское учение по всей земле. В этом будет отныне состоять его назначение и цель.