Василий Минаков - Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)

Снова гребли.

Перед рассветом море почернело, предутренняя короткая зыбь зашлепала в дутые борта шлюпки. Соленые брызги разжигали жажду.

Взошло солнце. Штиль. Зной. Пустынная слепящая гладь. Пить. Пить, пить... А воды в обрез, если даже рассчитывать на одни сутки.

Томительный день. Безжалостно жгущее солнце.

Гребли. Скупыми глотками неосвежающей, теплой воды изредка утоляли жажду. Опустить флягу за борт, чтоб охладить, боялись: вдруг вырвется из усталой руки... [54]

Вторая ночь. Та же работа. Та же упорная вера, без слов.

К утру подул порывистый ветер, заштормило. Легонькое резиновое суденышко стало, как мячик, бросать с волны на волну. Временами накрывало, обдавало людей с головой. Грести стало невозможно и бессмысленно: шлюпку швыряло то в одну сторону, то в другую на десятки метров.

— Верить! — хрипло приказывал командир.

Верили. Страдали уже не от жары — от холода. Промокших до нитки голодных людей на ветру била дрожь.

Во второй половине дня шторм унялся, сменился устойчивым свежим ветром.

— Парус... — мечтательно пробормотал штурман.

— Парус! — скомандовал командир.

Взялись за работу. Спустя пять минут двое стояли по бортам шлюпки, растягивая в руках связанные рукавами комбинезоны. Третий удерживал шлюпку в нужном направлении, опустив в воду вместо весла ладонь в кожаной летной перчатке.

— Пошла! Пошла родная! — в восторге кричал штурман Левинсон.

Шлюпка, гонимая плотным попутным ветром, двигалась ровно и ходко, стремительно обгоняя клочья пены и пузыри на бурлящей за бортом воде.

К закату ветер стих, пришлось снова налечь на «весла».

— До берега километров восемьдесят, — определил штурман.

И еще одна ночь, третья, без сна. Морская вода разъедала потрескавшуюся кожу, каждая царапина на руке превратилась в саднящую рану. Двое гребли, третий пригоршнями вычерпывал воду из заметно обмягшей шлюпки.

В середине дня возвратился вчерашний шторм, еще более рассвирепевший. Шлюпку заливало, кидало с гребня на гребень, едва не ставило на борт. Держались за [55] веревочные леера, друг за друга. Сняли с ног по ботинку — вычерпывать воду.

Когда силы, казалось, совсем иссякли, увидели на горизонте землю. Тонкая темная полоска...

— Ур-ра-а-а!!!

Но радоваться оказалось рано. Шторм внезапно стих, сменившись мертвым штилем. И хоть надежда придала сил, темная кромка на горизонте к закату не сделалась шире...

Распухшими, одеревенелыми руками гребли всю ночь. С рассветом убедились: берег все так же далек. Как мираж.

Никто ничего не сказал. Гребли. Гребли и верили. Верили и гребли.

Когда солнце приблизилось к зениту, услышали звук мотора.

Вскочили, рискуя опрокинуть свой утлый ковчег, стали вглядываться в слепящее небо.

— Наш! Родной!!!

Закричали, как дети, замахали руками, шлемами, комбинезонами...

Самолет покачал крыльями — заметил! Сделав круг, заспешил в сторону берега.

Ожидание... Минуты как часы. Часы как сутки.

И вот в небе появился самолет. Другой — МБР-2. С полукруга сел на воду, осторожно подрулил к шлюпке. Несколько минут — и трое спасенных оказались на его борту. А затем — и в родном полку...

* * *

Большое значение имел тот бой в истории части. Он послужил толчком к совершенствованию тактики действий больших групп бомбардировщиков, к усилению вооружения самолетов. Для защиты со стороны задней полусферы на ДБ-3ф был установлен дополнительный — люковый пулемет. Соответственно и экипаж пополнился четвертым членом — воздушным стрелком. [56]

— Это и был ваш самый памятный день в первый месяц войны? — спросили мы у Александра Федоровича.

— Нет, это первая встреча с врагом в воздухе. А самый... Самый тяжкий для меня бой произошел три недели спустя, тринадцатого июля...

В тот день в полк поступил приказ: уничтожить мониторы [1] Монитор — военный корабль, предназначенный для нанесения артиллерийских ударов по береговым объектам и уничтожения неприятельских кораблей в прибрежных районах. — Прим. авт . в порту Тульча. Шестерку бомбардировщиков вел заместитель командира полка Герой Советского Союза майор Александр Николаевич Токарев. Перед седьмым экипажем — капитана Семенюка — стояла особая задача: при подходе группы к цели отвлечь огонь на себя, подавляя зенитные средства противника, затем сфотографировать результат удара.

Было известно, что Тульча сильно защищена зенитками, потому и назначили на отвлекающий маневр этот экипаж: комэск Платон Семенюк, отличившийся еще в войне с белофиннами, был одним из лучших, хладнокровнейших летчиков полка.

До подхода к цели летели вместе с группой. Но вот в частых просветах между белыми облаками замелькала голубая лента Дуная. Толмачев сверился с картой.

— Отходим, командир!

Семенюк резко отдал штурвал, машина скользнула вниз, шестерка бомбардировщиков осталась за облаками. Хрустальный воздух, абсолютная видимость. Толмачев быстро отыскал среди зелени, с трех сторон окаймляющей порт, характерные треугольнички зенитных позиций, летчик парой доворотов вывел бомбардировщик на одну из них. Но почему батареи молчат?

— Слева два «мессера»! — голос стрелка-радиста.

Вот в чем дело! Но машина уже на боевом курсе. Можно быть уверенным, рука Платона не дрогнет. Толмачев [57] тщательно прицелился, разрядил кассету осколочных бомб. Дал довороты на новую батарею. Застучали оба пулемета. Значит, «мессеры» бросились в атаку одновременно — сверху и снизу...

— Спокойно, Саша... Спокойно, не промахнись, — ровный голос в наушниках. Платон вел машину как по струне.

Вторая серия бомб устремилась к цели.

— Пара «мессеров» справа! — новый доклад Егорова.

Пулеметы захлебывались огнем. На секунду обратив взгляд к порту, Толмачев увидел водяные столбы, огромный куст дыма над палубой одного из серых низкобортных мониторов...

— Отворот влево! Фотографировать...

Семенюк заложил крутой вираж, стрелки продолжали отбиваться от бешено наседавших истребителей. Секунды — и самолет ляжет на курс для фотографирования...

В этот момент по плоскостям простучал град пуль. Раздался грохот. Машина вздрогнула, нос ее угрожающе пополз кверху. Толмачев запоздало ощутил тупой удар о спину, влажную теплоту под курткой...

— Платон, я ранен...

Ответа не было. Штурман резко обернулся, острая боль затмила глаза. В прорезь приборной доски увидел: летчик, смертельно бледный, бессильно привалился к борту кабины, на щеку из-под шлемофона сползла струйка крови. Свободный от рук штурвал мелко подрагивал, неудержимо сползая вперед...

Рывком выхватив из зажимов ручку аварийного управления, Толмачев вставил ее в гнездо, ноги бросил на откидные педали. Забыв о ранении, изо всех сил потянул ручку на себя. В глазах поплыли оранжевые круги, нос самолета продолжал описывать крутую спираль. Триммер! Рукавом смахнул кровь, заливающую глаза, нашел нужную ручку, плавно повернул ее...