Василий Минаков - Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)

Небольшой доворот...

— Сброс!

Чувствую легкий рывок машины — торпеда оторвалась. Резко отворачиваю вправо от стены огня, поднявшейся со стороны города и порта.

— Пошла! — докладывают стрелки.

Обогнув порт, оборачиваюсь. На месте, где стояла баржа, — огромный клуб дыма...

— Как результат? — уточняю у стрелков и штурмана.

— Точно врезали! — отвечают все в один голос.

— Не велика добыча, — охлаждаю их неумеренный восторг.

Впрочем, и сам доволен. Добыча добычей, однако атака-то удалась...

Докладывать о результате полета пришлось в присутствии начальника штаба ВВС Черноморского флота генерал-майора авиации Павла Павловича Квадэ, который как раз прилетел на аэродром. Генерал подробно расспросил об атаке, порекомендовал изучить глубины моря на подходах к портам: не дойдя до причала, торпеда может зарыться в грунт. Разговор велся непринужденно, Павел Павлович любил откровенность, умел сразу расположить к себе собеседника шуткой.

Через день вместе с Беликовым вновь вылетели на «свободную охоту». Несмотря на дождь и низкую облачность, на малых высотах, временами почти задевая крылом волну, достигли района поиска. Сначала осмотрели предполагаемые маршруты вражеских конвоев на переходе из Констанцы в Севастополь. Затем — западное и южное побережье Крыма. Заглянули в порты Евпатория, Ялта, Феодосия, но подходящих целей для торпедного удара не обнаружили. Шесть часов напряженного [235] полета, тысяча семьсот километров в сложных метеорологических условиях...

Раздосадованные неудачей, возвратились на аэродром.

Но настоящая неудача постигла не нас.

14 марта два самолета — ведущий капитан Бесов, ведомый старший лейтенант Трошин — вылетели на поиск плавсредств противника в отдаленном районе моря. С Трошиным летел проверяющий — заместитель начальника штаба полка капитан Мартышкин. Маршрут не был пройден из-за сильной болтанки и наступления темноты. Частые обходы грозовых зарядов усложняли расчеты. На обратном пути штурман капитан Кравченко вывел пару в район Туапсе, где неожиданно появившиеся машины были приняты за самолеты противника и обстреляны нашими зенитками. Кравченко, в свою очередь, не сумел опознать город, на который вышел, — принял Туапсе за Поти и развернулся на девяносто градусов влево с надеждой взять курс на свой аэродром. На самом же деле полетели в сторону Новороссийска. В конце концов опознали Геленджик. Горючее было на исходе. Приняли решение садиться на неосвещенную и неподготовленную площадку геленджикского аэродрома.

Бесов хорошо знал этот район, уже не раз совершал здесь вынужденные посадки. Он приземлился благополучно. Трошин зашел с недолетом, преждевременно потерял высоту, исправляя ошибку, развернулся вправо и врезался в деревья...

Погибли старшие лейтенанты Алексей Петрович Трошин и Василий Васильевич Коршунов, капитан Алексей Андреевич Мартышкин. Стрелки отделались ранениями.

* * *

Хороший летчик был Трошин. Скромный, внешне ничем не приметный, он прибыл к нам осенью сорок второго и сразу вступил в бои. Так же незаметно стал одним из надежнейших летчиков эскадрильи, командиром звена. [236] Вскоре при планировании любого ответственного задания в штабе полка почти непременно упоминалась фамилия Трошина.

До этого Алексей воевал в 116-м морском разведывательном авиаполку. О своих подвигах не рассказывал. Но разве возможно жить в тесной семье и оставаться для всех загадкой? Тем более что Алексея любили. А разной глубины и формы шрамы на его скромном лице безошибочно утверждали, что человек побывал в переделках. Притом не раз.

...Однажды при отходе от вражеского конвоя (который был аккуратно сфотографирован, несмотря на ожесточенный огонь зениток) на одиночный самолет-разведчик МБР-2 навалились два Ме-109. Первая очередь ударила по кабине командира. Острые осколки плексигласа брызнули в лицо, ослепили...

«Мессершмитты» заходили на повторную атаку.

— Не торопись, дай им приблизиться, — командовал Трошин стрелку-радисту. — Бей короткими, следи за трассой!

Спокойный голос командира вселил уверенность в растерявшегося необстрелянного парня.

Получив отпор, «мессеры» отвалили. Когда снова пошли в атаку, одна из очередей стрелка достигла цели. Ведущий «мессершмитт» задымил и сорвался в штопор. Второй развернулся и исчез. От появившейся справа по курсу другой пары вражеских истребителей удалось скрыться в спасительные облака...

— Как, командир, — с тревогой спросил штурман на подходе к аэродрому, — сможешь посадить машину?

И тотчас услышал спокойный голос:

— Идем на посадку.

В память об этом бое на лице Алексея остались многочисленные мелкие рубцы. Происхождение глубокого шрама на правой щеке мне так и не удалось выяснить. Но прошлой осенью, в октябре, всем стал известен случай, [237] в который едва ли кто бы поверил, если бы не произошел он тут же, в нашем полку. Над перевалом Санчаро под самолетом Трошина зависли бомбы, причем со взрывателей свернулись вертушки. Посадка в таких обстоятельствах — верная гибель. Командир посоветовал своим стрелкам попробовать вывернуть взрыватели с бомб, зависших на внешней подвеске. Стрелки Смоленский и Фадеев пробили ломиком дыры в створках бомболюков и сделали невозможное — обезвредили бомбы в воздухе...

Отличный был экипаж!

И вот погиб командир. Погиб и его верный друг — штурман Василий Коршунов, ветеран полка, участник всех его славных сражений...

* * *

Ночью прошел обильный дождь, аэродром развезло. Даже колеса командирской «эмки» оставили на взлетной полосе глубокие колеи. А с узкой бетонки взлетать нельзя из-за сильного бокового ветра.

Мы с Димой Бабием — дежурная пара торпедоносцев. Первым выруливает на старт Дима. Тяжело нагруженная машина, неуклюже перевалившись с крыла на крыло, застывает на расквашенной полосе. Все свободные техники, механики, мотористы выстраиваются у капониров, затаив дыхание, устремляют взгляд на сигнальный флажок...

Разбег длинен — вязкая земля долго не отпускает машину. Наконец Дима взлетает.

Взлетаю и я.

Круто развернувшись над аэродромом, соединяемся в пару. Курс — к румынскому побережью, в надежде на то, что там погода лучше.

Долгий полет над бескрайним бушующим морем. У побережья снижаемся до двухсот метров. Море, и правда, здесь гораздо спокойнее — два-три балла. Идем [238] в видимости противника, просматривая прибрежные коммуникации.

Плавсредств нет.

Возвращаемся на большой высоте, чтобы избежать болтанки, изматывающей экипаж. В штаб полка едем молча: сказывается усталость. Да и настроение не ахти. Прибавили к своим летным биографиям по одному боевому вылету, а толку?