Василий Минаков - Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)

Но вместе они выполняют только второй боевой вылет. А это значит многое — взаимопонимание. Особенно в стремительной торпедной атаке, где дело решают секунды.

За экипаж Бубликова мы беспокоились меньше: он уже порядочное время летал в одном составе, выполнил ряд различных заданий.

Миновав траверз Херсонесского маяка, советуюсь со штурманом, как выходить в атаку. Решаем атаковать транспорты с ходу, всей тройкой, с одного направления.

Да, но сначала надо их обнаружить.

— Выходим в район цели, командир!

Внизу уже сгустились сумерки. Особенно трудно просматривать море в восточном направлении.

— Всему экипажу наблюдать за морем!

Расчетное время вышло. Кораблей нет. Считанные минуты, и на море опустится ночь. До предела напрягаем зрение... Конвой удалось разглядеть в темной стороне горизонта.

— Цель справа по курсу! Передать ведомым: атакуем с ходу!

Конечно, это не лучший вариант. Идеально было бы зайти с темной части небосклона. Тем более — при таком сильном охранении. Но для этого потребовалось бы [315] десять-пятнадцать минут. А их не было, темная южная ночь не ждала.

— Атака!

За мной круто разворачивается Бубликов. Аристов медлит, идет прежним курсом. Ясно, что с кораблей нас прекрасно видят. Но огня нет. Силуэты растут, видятся четче. Навожу машину на впереди идущий транспорт. Высота — тридцать. В темноте выдерживать ее крайне трудно...

Вдруг вижу: прямо мне в лоб правит огромный «Дорнье». Отвернуть? Собьешь прицел, на второй заход времени нет. Уйти вниз? Врежешься в воду. Стиснув штурвал, мчусь навстречу. Летающая лодка проходит выше метрах в двадцати. Беглый доклад Панова:

— Сзади нас бомбы... Рвутся в воде...

Ясно. Вражеские летчики пытались поставить перед нами стену из водяных столбов, но ошиблись в расчете. Бомбы тяжелые, столкновение с таким всплеском — верная катастрофа...

Но и перед озаряемым отблесками разрывов транспортом вздымаются высоченные белые колонны. Немцы ограждают цель. Одновременно ставят заградогонь: цветные шары «эрликонов», строчки пулеметных очередей...

Прорываемся сквозь колоннаду, нацеливаемся на транспорт, словно намереваясь его таранить. Четыреста метров, пора!.. Ну, штурман...

Наперерез нам на полном ходу выскакивает сторожевой катер. Бьет из всех пулеметов...

Но вот и знакомый рывок. Рискуя задеть крылом воду, вывожу самолет из атаки.

— Торпеда приводнилась нормально! — в один голос докладывают стрелки.

Противозенитный маневр. На крутом развороте успеваю увидеть: вспышка пламени, огненные брызги...

— Молодец, штурман! [316]

— Молодец, командир!

— Стрелки, как у ведомых?

— Не разглядели, темно...

На аэродроме узнали: Бубликов с ходу атаковал второй транспорт. Аристов промедлил, потерял цель и возвратился домой с торпедой.

* * *

19 июля весь день готовились к дальнему ночному полету. Предстояло выставить якорные мины на входе в Днестровский лиман.

Направляясь на обед, встретил около штаба бригады — теперь дивизии — своего однокашника по училищу Алексея Мазуренко. Капитан, усы... На груди — Золотая Звезда Героя.

— Какими судьбами к нам, Алексей?

— Прилетел поглядеть, как воюют черноморцы!

Нам было что вспомнить, в училище были в одной группе. Войну он начинал на Балтике, прославился как удачливый и бесстрашный боец. Теперь в Москве, служит летчиком-инспектором. Бывает на фронтах, учит воевать и сам учится.

— Передатчик боевого опыта!

Как всякий раз при таких встречах, разговор обратился к потерям. Да, многих друзей уже нет...

После отдыха наша группа отправилась на аэродром.

— Погодка отличная! — удовлетворенно заметил Прилуцкий, оглядев по-осеннему хмурое небо.

Серые облака плыли так низко, что казалось, их можно потрогать руками. Но для минно-торпедной авиации это как раз то, что надо. Лишь бы пробиться к цели.

В воздухе. Все внимание — на приборную доску. «Десять вправо». — «Понял». — «Набери четыреста...» Где-то неподалеку ведут свои корабли Бубликов, Аристов, Самущенко. Ночной полет. Что-то есть в нем, что заставляет переговариваться скупо и тихо, что-то тревожное и даже, пожалуй, торжественное... [317]

За бортом сильный боковой ветер, самолет покачивает. Прилуцкий то и дело вносит поправки на снос. Надежный штурман, надежный человек. Вдвое легче, когда есть рядом такая опора.

— Район цели, командир!

— Выводи на боевой, Коля!

— Пошла!

— Молодец, с первого захода...

— Как учили.

Эх, так бы всегда и жить...

А вообще-то я, кажется, начал сдавать. Около сотни боевых вылетов за полгода. Сам замечаю, что стал раздражительным, плохо управляю настроением: то слишком возбужден, то подавлен. Все чаще перед вылетом ловлю на себе испытующий взгляд комэска. Осипов — в прошлом инструктор — знает, чем оборачивается для летчика малейшая неуравновешенность.

Не знаю, делился ли Степан Михайлович своими опасениями с кем-нибудь, но меня удивил Прилуцкий.

— Как себя чувствуешь, командир? — спросил позавчера во время дежурства.

— Нормально, Коля. А что?

Вопрос его был бы обычным в воздухе, особенно в дальнем полете, а тут... Мы валялись на теплой земле, в уютной тени, подложив под головы парашюты, кой-кто даже подремывал. Какое тут самочувствие?

— Так поинтересовался... из вежливости.

— Не крути, Николай. Заметил за мной что-нибудь? В полете?

— Ну что ты! Тут, брат, скрывать... Что мне, жизнь надоела? Я так и Забежанскому...

— Забежанскому?

Николай явно смутился.

— Знаешь, друг... С кем ты летаешь? С Забежанским? Аркадием Ефимовичем? [318]

— С Минаковым. Василием Иванычем.

— Ну так выкладывай!

Деться ему было некуда. Да и какой секрет, дело прошлое. Несколько дней назад замполит остановил его у штаба. То да се. Трудновато приходится? Да, война. Всем трудно. По-разному, разумеется. Специфика... Вот и у нас. Весь экипаж связан одной веревочкой — командир, штурман, стрелки. Как Минаков-то у вас? Встретил, что-то неразговорчив. Внимательными надо друг к другу быть, каждый ведь не железный. Тем более — к командиру... Вы человек опытный, серьезный. Мне же в полетах со всеми вами бывать невозможно. Того гляди, пропустишь момент. Будешь всю жизнь себя чувствовать виноватым. Вот помогите-ка мне! И себе, конечно. Понаблюдайте как следует, после поделитесь. Надо же заботиться друг о друге...

— И понаблюдал?

— Разумеется.

— И поделился?

— А как же, приказ есть приказ. Просьба начальника... Так и сказал ему: ничего не заметил. Летает, как по струне, маневрирует с толком.

— А почему сейчас спросил?

— О самочувствии? Ну дак ведь, что скрывать. И у меня оно, можно сказать, на пределе. Хоть я и вон какой здоровущий! Ты тоже, брат, понаблюдай-ка за мной. Прав замполит-то, на все сто процентов!