Ральф Ингерсолл - Совершенно секретно

Официально я не имел права брать слово на заседании, но я его все-таки взял. И мне заткнули рот. К концу заседания я не помнил себя от ярости, не потому, что мое предложение было отвергнуто, — это слишком обычное явление в жизни каждого военного, — но потому, что меня предал человек, которого я считал своим другом. Я позвал его пройтись и спросил напрямик какого черта, на самом деле? Он, не сморгнув, ответил, что его убедили доводы, выдвинутые на заседании нашими противниками. Это уж было слишком! Не забудьте, что мы с ним были приятели, и я полагал, что все его мысли известны мне не хуже, чем мои собственные. Я сказал ему, что это неправда, что он мне лжет, — и я хочу знать почему.

Это был очень тяжелый разговор. Скоро выдержка ему изменила, и он признался, что накануне вечером получил приказ сделать те уступки, которые он и сделал. Это было так неожиданно и так нелепо, что я сказал ему: "Послушайте, ведь это же ребячество — портить наши отношения из-за такой чепухи… Сказали бы мне перед заседанием, что получили приказ, и я бы понял. Это ведь с каждым из нас бывало, приходилось подчиняться приказу наперекор своим убеждениям. Но зачем притворяться, будто вы сами передумали?"

Тут мой друг смутился еще больше и сказал, что, видно, надо говорить все до конца; — а говорить он не имеет права, ибо этим нарушит свой кодекс чести английского офицера. По этому кодексу он обязан не только подчиняться приказу, хотя бы и наперекор своим убеждениям, но и вести себя так, чтобы никто не заподозрил, что такой приказ был отдан. Он обязан делать вид, что сам переменил мнение.

В Африке один генерал, в общем отлично ладивший со своим английским коллегой, рассказывал мне, что взгляды его коллеги так часто менялись под влиянием полученных приказов, что это служило постоянным источником развлечения для окружающих. Все безошибочно определяли, когда он начинал говорить не свои слова, — но признать это он никогда не соглашался.

В Лондоне американцы разобрались во всем этом не сразу, и первой их реакцией было полное смятение и — обида. Самые сердитые рассказывали всякие ужасы о двуличии, тупости и головотяпстве англичан (о шотландцах сложилось несколько лучшее мнение). Но большинство американских офицеров, как я уже сказал, отказывалось верить такой характеристике. Смешно думать, говорили они, что англичане — это какие-то изверги рода человеческого, не похожие на остальных людей. А жизнь в Лондоне была не лишена приятности, и большинство американцев, не увлекаясь англичанами чрезмерно, все-таки их не чурались, завязывали знакомства и рады были часок-другой отдохнуть в невоенной обстановке. Самый город, даже со следами разрушений от обстрелов и пожаров, даже засыпанный щебнем после бесчисленных бомбежек, тем не менее, сохранял обаяние. У меня было много друзей среди англичан; с иными я познакомился еще до войны, с другими — при моем посещении Лондона в 1940 году, во время блица; я своими глазами видел, как они держались, когда им ежечасно грозила гибель, я все это вместе с ними пережил и от души восхищался ими.

В те дни англичане вели себя как герои, в буквальном смысле слова. Через год я снова посетил Англию, возвращаясь из кругосветного путешествия через Китай и Россию. Подъем духа, вызванный бомбежками, ослабел, лондонцы были угрюмы, раздражительны, утомлены. Сейчас это уже было третье мое посещение Лондона во время войны, и я видел, что его обитатели опять изменились. Они стали молчаливей, меньше спорили, притерпелись ко всему и чуть не падали от усталости. Работа на войну шла по-прежнему, но темп замедлился, и тому, кто, как мы, только что взвалил на плечи ее бремя, Лондон мог показаться сонным царством. В такой обстановке английскому правительству не трудно было проводить свою политику саботажа по отношению к американцам.

В массе англичане принимали американцев очень дружелюбно — с некоторыми оговорками. Что касается самих войск, то тут все до мелочей было предусмотрено заранее: с обеих сторон велась разъяснительная пропаганда, выпускались листовки, ставились кинофильмы; каждый шаг регулировался тщательно продуманными правилами и запретами, так что трудно было сказать, как сложились бы отношения без такого неусыпного надзора. Например, для того чтобы сделать американцев желанными гостями в живущей впроголодь стране, каждому из них выдавался дополнительный паек — на случай если кто-нибудь пригласит его позавтракать или пообедать. Духовенство и дворянство наблюдали за тем, чтобы Англия в своей роли хозяина не прегрешала против светского тона. Правда, случалось иной раз, что по ту сторону чайного стола возникали всякие перешептывания и пересуды, но общее мнение было таково, что американцы хотя и слишком много о себе воображают, но вреда от них нет, смирные ребята и ведут себя прилично. Наши, со своей стороны,

признавали, что англичане оказывают им максимум гостеприимства большего нельзя и требовать в стране, где все сидят на ограниченном пайке. Во время своих выездов в лагери в Южной Англии я иногда заходил на ферму по соседству, и хозяйка, приветливая старуха, однажды так определила положение: "Тут у нас многие ворчат на ваших ребят, что они, мол, то натворили, да это. Но я ничего такого даже и слушать не хочу. Мало ли что бывает! А все-таки пусть уж лучше они, чем немцы".

Но у кого сразу установилась полная гармония, это у молодежи. Американский молодой солдат и английская девушка, в особенности фабричная или сельскохозяйственная работница, до такой степени подошли друг другу, что обычно дружба между ними вспыхивала, словно фейерверк. Английскую девушку так воспитывают, что она сызмала привыкает смотреть на мужчин, членов своей семьи, как на существа высшего порядка и почитать малейшие их желания законом. Американские юнцы опомниться не могли от изумления, когда встретились с девушками, неизменно вежливыми и скромными, которые не ждали, что вы для их развлечения будете сорить деньгами, и, наоборот, сами стремились сделать для вас что-нибудь приятное. С другой стороны, английские девушки впервые встретили мужчин, из которых каждый, даже самый грубый и необразованный, привык ставить волю женщины выше своей собственной, и это в любой мелочи, например — в какое кино пойти или кому нести домой тяжелые свертки. К тому же американцы поражали своей щедростью, — это им было легко, ибо жалованье они получали в десять раз большее, чем англичане. Американские юноши и английские девушки сразу очень понравились друг другу.

Ранней весной 1943 года в Лондоне было очень приятно. Воздушные налеты прекратились, самолетов-снарядов еще не было в помине. Можно было пойти в театр или потанцевать с девушкой. В барах вам подавали пиво и даже шотландское виски от Хэр-рода, если вы могли предъявить ярлык, полученный при покупке последней бутылки. Можно было спать на мягкой постели с чистыми простынями. И под боком была английская деревня с ее ласковым пейзажем. Было все, чего мог пожелать солдат, не было только одного — действий. Не только военных действий, но и вообще каких бы то ни было.