Пьер Жильяр - Император Николай II и его семья

Не руководясь никаким личным расчетом, но из искреннего чувства к Царской семье, и искреннего желания прийти ей на помощь, г-жа Вырубова старалась осведомлять Императрицу, располагать ее в пользу тех, к кому она имела предпочтение, или против тех, кто вызывал ее предубеждение, и через Императрицу влиять на решения Двора. [22] Чрезвычайная следственная комиссия, назначенная Керенским, установила ложность клеветы, распространенной насчет ее отношений с Распутиным. Данные по этому вопросу установлены в докладе В. М. Руднева, одного из членов этой комиссии, напечатанном под заглавием: «Правда о Царской семье», Париж, 1920 г. Приводимые им факты были подтверждены мне во время нашего пленения в Царском Селе полковником Коровиченко, о котором дальше будет речь. На самом деле она была столь же послушным, сколь бессознательным и вредным орудием в руках кучки беззастенчивых людей, которые пользовались ею для своих происков. Она не в состоянии была иметь ни собственной политики, ни продуманных видов, неспособна была даже разгадать игру тех, которые ею пользовались. Будучи безвольна, она всецело отдалась влиянию Распутина и стала самой твердой опорой его при Дворе.

Мне не приходилось видеть старца с тех пор, что я жил во дворце, но однажды, собираясь выходить, я встретился с ним в передней. Я успел рассмотреть его, пока он снимал свою шубу. Это был человек высокого роста, с изможденным лицом, с очень острым взглядом серо-синих глаз из-под всклокоченных бровей. У него были длинные волосы и большая мужицкая борода; на нем в этот день была голубая шелковая рубашка, стянутая у пояса, широкие шаровары и высокие сапоги.

Эта встреча, которая больше никогда не повторялась, оставила во мне неприятное впечатление, которое невозможно определить; в те несколько мгновений, когда наши взгляды встретились, у меня было ясное сознание, что я нахожусь в присутствии зловредного и смущающего душу существа.

Тем временем проходили месяцы, и я с радостью убеждался, что мой ученик делает успехи. Он привязался ко мне, старался заслужить доверие, которое я ему выказывал. Мне приходилось еще много бороться с его леностью, но сознание, что та доля свободы, которою он пользовался, зависела всецело от того, как он ею будет располагать, подстрекало его энергию и укрепляло его волю. К счастью, зима прошла благополучно. После Ливадии не было больше тяжелых приступов болезни.

Я отлично знал, что это только передышка, но видел в Алексее Николаевиче серьезное старанье сдерживать свою порывистую и живую натуру, которая так часто, увы, была причиной несчастных случаев, и я себя спрашивал, не найду ли я в этой болезни, столь опасной в других отношениях, союзника, который заставить мало-помалу ребенка научиться владеть собою и закалит его характер.

Все это служило мне большим успокоением, но я, однако, не делал себе никаких иллюзий насчет огромных трудностей моей задачи. Я понимал яснее, чем когда-либо, насколько условия среды мешали успеху моих стараний. Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя, как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями.

Я помню, как депутация крестьян одной из центральных губерний России пришла однажды поднести подарки Наследнику Цесаревичу. Трое мужчин, из которых она состояла, по приказу, отданному шепотом боцманом Деревенко, опустились на колени перед Алексеем Николаевичем, чтобы вручить ему свои подношения. Я заметил смущение ребенка, который багрово покраснел. Как только мы остались одни, я спросил его, приятно ли ему было видеть этих людей перед собою на коленях.

— Ах нет, но Деревенко говорит, что так полагается!

— Это вздор! Государь сам не любит, чтобы перед ним становились на колени. Зачем вы позволяете Деревенко так поступать?

— Не знаю… я не смею.

Я переговорил тогда с боцманом, и ребенок был в восторге, что его освободили от того, что было для него настоящей неприятностью.

Но еще более существенными обстоятельствами были его одиночество и неблагоприятные условия, в которых протекало его воспитание. Я отдавал себе отчет в том, что это почти роковым образом должно быть так; что воспитание каждого царственного ребенка клонится к тому, чтобы сделать из него существо одностороннее, которое в конце концов оказывается далеким от жизни благодаря тому, что в своей юности он не был подчинен общему закону. Обучение, которое он получает, может быть только искусственным, тенденциозным и догматическим, оно часто принимает черты безусловности и непримиримости катехизиса. Это происходит по многим причинам: от выбора преподавателей; от того, что они ограничены в самой свободе своих выражений, им приходится считаться с условностями данной среды и с исключительным положением своего воспитанника; наконец, это связано с тем обстоятельством, что в очень ограниченное число лет они должны пройти обширную программу. Это неизбежно побуждает преподавателей прибегать к формулам; они ограничиваются недоказанными утверждениями и не думают о том, чтобы пробудить в своем ученике дух изыскания, анализа и способности сравнения, а только о том, чтобы устранять все, что могло бы породить в нем несвоевременную любознательность и наклонность познать все, что лежит вне положенных рамок.

Кроме того, ребенок, воспитанный в этих условиях, лишен одного элемента, который играет решающую роль в образовании его суждений: ему всегда недостает знаний, приобретенных вне уроков, дающихся самой жизнью, свободным общением с себе подобными и различными, порой противоречивыми влияниями людей разной среды; недостает непосредственного наблюдения, подлинного соприкосновения с людьми и условиями жизни, словом — всего того, что с течением годов развивает критический ум и понимание действительности.

При таких условиях надо человеку быть одаренным исключительными способностями, чтобы достигнуть ясного взгляда на жизнь, правильного мышления и твердого управления своею волей. Между ним и жизнью — непроницаемые перегородки: он не может понять того, что творится за стеной, на которой рисуют для его забавы и развлечения обманчивые картины.

Все это меня сильно озабочивало, но я знал, что в конечном итоге не мне выпадет обязанность исправлять, в пределах возможного, эти отрицательные стороны и неблагоприятные условия. В русской императорской семье существовал обычай приставлять к Наследнику Цесаревичу, когда ему наступал одиннадцатый год, воспитателя, обязанного руководить его образованием и воспитанием. Его выбирали преимущественно из среды военных, педагогическая карьера которых, казалось, подготовляла их к этой тяжелой по своей ответственности задаче. Всего чаще ее поручали какому-нибудь генералу, бывшему начальнику одного из военных учебных заведений. Это была должность, которой очень добивались ввиду сопряженных с нею преимуществ, а главное — ввиду влияния, которое можно было приобрести на Наследника Цесаревича, влияния, которое часто оставалось значительным в первые годы его царствования.