Роберт Леки - Каска вместо подушки

— Провались все...

Мы становились злыми и раздраженными. С каждым днем наши силы таяли, многие из нас попали во власть некой тяжелой физической депрессии. Зачастую мы тратили все свои силы, чтобы добраться до камбуза. Все-таки для этого надо было сначала спуститься с холма вниз в ущелье, где был устроен камбуз, а затем забраться обратно. Иногда, если дождь был особенно сильным, мы пропускали прием пищи, забывая о ней, даже если живот подводило от голода. На склоне холма становилось слишком скользко, и это препятствие вполне могло стать непреодолимым.

Дождь.

Наступил сезон дождей. На хребте от них негде было укрыться, и они обрушивались на нас стремительными потоками. Чтобы промокнуть до нитки, достаточно было нескольких секунд. Первое, что мы при этом делали, — лязгая от холода зубами, лихорадочно разыскивали по карманам драгоценные сигареты, чтобы переложить их в спасительную сухость каски. Правда, нередко оказывалось слишком поздно и оставалось только смириться с безвозвратной гибелью этого удивительно скоропортящегося в условиях повышенной влажности продукта.

После сигарет следовало позаботиться о боеприпасах. Вода, сбегающая по склону, проникала в наши окопы, словно они были канализационными люками. Поэтому нам приходилось мчаться туда и убирать ящики с боеприпасами с пути водных потоков, ставя их друг на друга в немногочисленных сухих местах. Все сухие участки окопов использовались для храпения боеприпасов. Те, кто прятался там от дождя, сидели на канистрах с водой.

Бывало, что ливень зарядит на целый день, а то и не на один. В таких случаях я лежал, промокший и дрожащий, на дне окопа и лишь изредка выглядывал, чтобы в очередной раз убедиться: наш хребет находится во власти льющихся с неба нескончаемых потоков воды. Серая пелена дождя окутывала все вокруг, и казалось, что так теперь будет всегда. В такие дни человеческий мозг отказывается функционировать. Он погружается куда-то в темные глубины, как красные кровяные тельца удаляются от поверхности тела в минуты волнения. Человек перестает быть рациональным, мыслящим существом, становится чрезмерно чувствительным, чем-то вроде моллюска, приклеившегося к днищу корабля. Он ощущает, что пока еще жив, чувствует холод и влагу, но не способен на сознательные поступки. В таком состоянии у него только один путь — прямая дорога к безумию.

На время превратившись в бездумную улитку, я сделал открытие. Оказывается, даже в холодной влаге есть тепло.

На хребте только у меня была походная койка. Я поставил ее в своем окопе. На ней я аккуратно расстелил забрызганный грязью плащ. Нам не разрешалось высовываться на поверхность, чтобы не засек противник. Я зарывался поглубже в свою пору и иногда, приняв меры по ее осушению и завернувшись в плащ, даже оставался относительно сухим. Но если дождь был слишком сильный или затяжной, ничего не помогало. Окоп наполнялся водой, которая поднималась до уровня моей кровати, и я оказывался лежащим в луже. Было очень холодно. Холод проникал до самых костей — изнуряющая жара, стоявшая перед этим, отучила нашу кровь разносить по телу тепло.

В конце концов я с отвращением выволок мою кровать на склон холма. Черт с ней и со мной тоже. Пусть меня подстрелит какой-нибудь японец, если этот близорукий ублюдок сможет что-нибудь разглядеть за плотной завесой дождя и если он настолько туп, что захочет этого.

Я расстелил пропитанное влагой одеяло на кровати, а другое натянул сверху. Чудеса! Мне стало тепло! Было мокро, но очень уютно. Вокруг лилось и капало, но было тепло. Я понимал, что выгляжу жалко, но с наслаждением рассмеялся.

Посмотрите на меня, если, конечно, хотите, и вы поймете, что такое война на Тихом океане.

Взгляните на наш хребет, возвышающийся, словно гигантский кит, над зеленым морем джунглей. Окиньте взглядом холм и попробуйте обнаружить признаки жизни. Не найдете, можете даже не стараться. Вы увидите только серую стену дождя, походную койку и маленького человечка, скорчившегося под насквозь промокшим одеялом.

Но он счастлив! Он, и только он один во всем мире знает, как восхитительно тепло может быть под мокрым одеялом.

У Бегуна начался приступ малярии. Несколько дней его подержали в полевом госпитале батальона, а потом отправили обратно на позиции. Он лежал в своей норе, неспособный даже поесть. Когда его бил озноб, мы несли ему наши одеяла, когда же лихорадка проходила и пот начинал струиться из всех пор его тела, он укладывался на спину и принимался блаженно улыбаться. Он едва мог говорить, но постоянно шептал:

— Боже, как хорошо! Как приятно! Как прохладно!

В середине ноября мы узнали, что наступил кризис. Наша дивизия продолжала отбрасывать японцев, даже иногда переходила в наступление. Силы противников, пожалуй, были равны. По кризис был очевиден. И наступил он именно в середине ноября. Он висел в воздухе, стал частью атмосферы. Как человек может почувствовать присутствие противника в темноте, так и мы ощущали приближение чего-то большого и враждебного. С севера подходили свежие японские части. Если им будет сопутствовать успех, нас они сметут с лица земли.

Но в преддверии кризиса всегда наступает период безосновательного оптимизма. Так и перед наступлением нашего кризиса в бухту очень резво вошла флотилия. И мы преисполнились уверенности, что прибыло долгожданное подкрепление.

— Ура! — завопил Меченый, на мгновение растеряв свой всегдашний апломб. — Флот! Наш флот вернулся! Посмотрите на пролив! Да смотрите же! Крейсер и три эсминца.

Мы поспешно направились к гребню хребта, откуда открывался великолепный вид на северную часть Гуадалканала, море и близлежащие острова. С такого расстояния пролив казался голубой лагуной.

Но там действительно стояли военные корабли. Мы стали хлопать друг друга по плечам, пожимать руки, даже слегка приплясывая от избытка чувств. Хохотун, Бегун, Пень, Здоровяк — все мы изо всех сил напрягали глаза, стараясь разглядеть приближающиеся транспорты. Пока их не было видно.

А потом возник вопрос:

— Кто сказал, что это наши? Молчание.

Довольно скоро ответ дали корабельные орудия. Они стреляли по нашему острову! При ярком свете дня, с великолепным высокомерием, вооруженные не только орудиями, но в первую очередь презрением, они посылали залп за залпом в сторону аэродрома, потопили несколько небольших суденышек, на свою беду оказавшихся у них на пути, прошли по проливу, должно быть, чтобы убедиться в отсутствии там наших судов, и вернулись туда, откуда пришли. Вокруг кормы каждого бурлила и пенилась вода.

Досадно.

Наш весьма богатый ненормативной лексикой словарный запас оказался недостаточно полным, чтобы выразить охватившие нас чувства — горечь, отчаяние, разочарование.