Роберт Леки - Каска вместо подушки

Вернувшись на свой холм, мы начали обсуждать случившееся, отчаянно пытаясь хотя бы немного ослабить усилившееся после всего увиденного напряжение.

В ту ночь мы не торопились расходиться, а долго сидели возле окопа Хохотуна, хотя ночь была темной и вроде бы располагала ко сну, вспоминали, как тщетно пытались развлекаться, когда ночи были еще светлыми, искали веселье там, где его не было, да и быть не могло.

В конце концов все расползлись по своим норам. Нас поднял на ноги морской бой. Ночную тьму разорвал возбужденный голос обычно невозмутимого Меченого:

— Подъем, парни! Морской бой! Отсюда все видно!

Я часто думаю о Судном дне, о Божьей каре. Я думаю о взрывах звезд, об исчезающих в сгустке пламени планетах. Я думаю о вулканах, о гигантских выбросах энергии, о холокосте. Тем не менее я не могу выразить словами все то, чему стал свидетелем, стоя на гребне хребта.

В темноте висели осветительные снаряды — красные, словно око дьявола, и потому еще более ужасные. Трассирующие снаряды рисовали в темном небе оранжевые дуги. Иногда мы непроизвольно втягивали головы в плечи — нам казалось, что они тянутся прямо к нам, хотя до них было много километров.

Море казалось отполированной обсидиановой столешницей, на которой кто-то в беспорядке разбросал военные корабли, окружив их концентрическими кругами, — так вокруг брошенного в стоячую воду камня расходятся круговые волны.

Наш остров содрогался, откликаясь на мощные звуки оттуда. Вот в самом центре черноты появилась светящаяся точка. Она росла и росла и в конце концов залила весь мир, и нас в том числе, бледно-желтым светом. Затем от нее прокатился ужасный, просто кошмарный рев, и всех нас непроизвольно охватил страх. Нам показалось, что остров уходит из-под наших ног, хребет дрожит, как гигантский кит, пытающийся освободиться от попавшего в него гарпуна, — в живую, влажную плоть врезалось железо.

Взорвался большой корабль.

Мы не могли даже предположить, чей это был корабль. Мы могли только сидеть или лежать на склоне холма и, затаив дыхание, видеть, что идет морское сражение, а после его окончания — разойтись по окопам и ждать рассвета, тихо переговариваясь и стараясь унять биение сердца. Если бы результаты не были для нас жизненно важными, нас, вероятно, можно было бы сравнить с болельщиками, жаждущими узнать итоги последнего чемпионата мира.

Рев множества двигателей на аэродроме подсказал нам, что победа осталась за нами.

С самого рассвета с аэродрома стали взлетать наши самолеты, которые устремлялись в погоню за вражеским флотом. Рев их двигателей казался нам таким же триумфальным, как марш из «Аиды». Мы всячески выражали свою радость и махали руками всем самолетам, пролетавшим над нашей головой, подбадривали их, желали побольше прямых попаданий, чтобы поскорее смести японскую армаду с поверхности моря, отправить ее в небытие.

Все это очень возбуждало. Рев двигателей самолетов постоянно присутствовал в воздухе над нашей головой. Они улетали и возвращались весь день, даже самые старые и изношенные, и мы не уставали напутствовать их приветственными возгласами, желать удачи. Весь Гуадалканал был жив надеждой, трепетал, ощущая запах победы. Мы сами себе напоминали осужденных, с которых неожиданно сияли тяжелые оковы. С плеч свалилась гигантская тяжесть. Враг бежит! Осада снята! И целый день воздух над островом был наполнен грохотом двигателей и благодарственной молитвой, поднимавшихся в небеса. Ах, как сладок был в тот день воздух! Каким он был свежим и чистым! Какой мощной жизненной силой наполнял наши измученные тела! Быть расходным материалом — и рождаться заново. Создавалось впечатление, что наши души покинули свои старые телесные оболочки, исполненные безнадежной меланхолии, оставили их лежать в грязи — кучей грязного, изорванного тряпья — и вселились в другие, искрящиеся надеждой и радостью жизни.

На Гуадалканале события изменили свое направление.

Хохотун обнаружил в своих вещах, которые хранил в окопе, скорпиона.

— Эй, Счастливчик! — завопил он. — У меня в вещах скорпион! Иди скорее сюда!

Я немедленно пришел и уставился на похожее на мохнатого краба создание, угрожающе шевелящее своим страшным хвостом.

— Давай посмотрим, действительно ли они могут совершить самоубийство.

Хохотун взял камень и сильно стукнул по дну ящика, загнав скорпиона в угол. Удар пришелся довольно близко от места, где тот сидел. Мы наблюдали. Затаив дыхание, мы следили, как его хвост вздрогнул, медленно поднялся вверх, изогнулся дугой и впился в спилу скорпиона. Он несколько раз дернулся и затих — вроде бы умер.

— Черт бы меня побрал! — выдохнул Хохотун. — Ты видел?

Он хотел сразу же перевернуть ящик и вытряхнуть мертвого скорпиона на землю, но я предложил немного подождать, чтобы окончательно увериться. Мы отошли подальше от окопа и оставили скорпиона там. Вернувшись через пять минут, мы обнаружили, что скорпион исчез.

— Обалдеть! — возмутился Хохотун. — Никому нельзя верить! Даже скорпионам!

Хохотун и я приступили к снабжению нашего взвода продовольствием. Лейтенант Плющ отпустил нас в свободный поиск, как охотничьих собак, и теперь каждый день мы засовывали пистолеты за ремни выгоревших на солнце штанов, которые мы уже давно обрезали выше колен, брали пустые мешки, надевали каски и уходили с хребта вниз.

Спускаться приходилось пешком, но внизу вполне можно было рассчитывать на попутки. Нашей целью стал склад продовольствия, устроенный недалеко от наших первых оборонительных позиций на берегу океана. После поражения японского флота на Гуадалканал поступало достаточно много продовольствия. Но распределялось оно, как и во всех армиях, начиная с Агамемнона, поэтому еще даже не начинало поступать на передовую. Оно направлялось прямиком на камбузы и в желудки представителей штабных и прочих тыловых подразделений, расположенных в достаточном удалении от линии фронта, иными словами, тех, кому всегда завидуют и кого одновременно презирают все фронтовики.

Мы же считали все эти припасы по праву своими, независимо от того, находились ли они за колючей проволокой продовольственного склада или в палатках тыловиков. Мы добывали их любыми доступными способами. Чтобы обеспечить себя едой, мы могли красть, просить, врать.

Спрыгнув с кузова грузовика, доставившего нас поближе к цели нашего путешествия, мы первым делом направлялись к хорошо охраняемому продовольственному складу. К нему приходилось ползти. Подобравшись вплотную к забору, где нас не могли заметить часовые, сидевшие с винтовками на коленях на высоких штабелях ящиков, мы разрывали мягкую землю под забором и пробирались внутрь.