Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

— Если он хорош, — невозмутимо отозвался Карл, — ему надобно последовать.

Ни единый мускул не шевельнулся на его лице, ни единая капля крови не расцветила его мраморной маски. Через несколько дней император обедал у короля, и по окончании стола, герцогиня д'Этамп подала полотенце высокому гостю, умывшему руки. Император при этом очень ловко уронил с мизинца перстень, украшенный бриллиантом огромной цены, одним из тех, которых тогда было наперечет во всем свете. Подняв перстень, герцогиня подала его Карлу V.

— Прошу моего прелестного врага оставить перстень у себя на память! — отвечал император.

Изумленная и вместе с тем обрадованная герцогиня стала отказываться, просить императора уволить ее от такой баснословной щедрости, к ней присоединился и король, но щедрый гость был непреклонен.

— По закону находка — достояние нашедшего, — сказал он между прочим, — я по крайней мере всегда неизменно следовал правилу: доставшегося мне из рук не выпускать!

Эта многознаменательная фраза была довольно прозрачным намеком на Милан, к которому Франциск I протягивал руку.

Тонкий знаток сердца человеческого вообще, женского — в особенности, Карл V приобрел себе этим подарком в лице герцогини д'Этамп верного союзника. Отшучиваясь от выдачи Франциску инвеституры, уклоняясь от категорического ответа касательно вопроса о герцогстве Миланском и от всякого подтверждения обещания, данного коннетаблю Монморанси, император обнадеживал короля до тех пор, покуда имел в нем надобность. По усмирении Гента Карл V возвратился в Испанию и отдал инвеституру на Миланское герцогство сыну своему Филиппу. Опять загорелась война, ознаменованная неудачами и окончившаяся невыгоднейшим миром в Крепи, лишившим Францию всех ее завоеваний. Во время войны герцогиня д'Этамп, помня подарок Карла V, а может быть и за другие не менее щедрые подачки, сообщала ему все планы и распоряжения Франциска I касательно ведения кампании. По ее проискам взяты Эперне, Шато-Тьерри и снята осада Перпиньяна, успешно ведомая дофином. В год мира в Крепи /1546/, заключенного по ее проискам, герцогиня вошла в тайные сношения и, кроме Карла V, с другим, не менее опасным врагом Франциска — королем английским, Генрихом VIII. Рассказ о последних годах ее владычества, о мщении канцлеру Пайэ и коннетаблю заимствуем из истории Соваля. [6] Sauval. Les amours des rois de France, p. 1731–11 vol. In 12°. Tome I, p.p. 230 et seq.

Погубить коннетабля было для герцогини тем легче, что король не благоволил к нему с того самого времени, когда обнаружился обман Карла V касательно инвеституры. Обвиненный, подобно адмиралу Шабо, в расхищении казны, но не имея такого ходатая, какого тот имел в лице фаворитки, коннетабль Монморанси был удален сперва в Шантильи /1542/, а потом в Экуан, где и жил до воцарения Генриха II. Что же касается до канцлера Пайэ — его гибель была делом соединенной интриги герцогини д'Этамп, королевы Элеоноры, сестры Франциска Маргариты Наваррской и всего двора. Низвержение канцлера Пайэ по неравенству борьбы /так как в ней шло сто человек, шел весь двор против одного/ нельзя было даже назвать интригой: это была облава, травля. Канцлера при дворе никто не любил, но уважали многие, боялись — все.

Зорко следила герцогиня за будущей своей жертвой и на следующий год после падения коннетабля нашла благоприятный случай к отмщению. Между Жаном дю Тийе, генеральным повытчиком парижского парламента, и Жаном де Реноди, дворянином перигорским, началась тяжба. На стороне последнего была правда, на стороне первого был закон, но в те времена одно с другим не всегда было совместно. Делу суждено было идти долгим путем, через великое множество высших и низших инстанций, и до поступления в государственный совет оно увязло в чернильных болотах дижонского парламента. Реноди, боясь проигрыша, прибегнул под защиту герцогини д'Этамп и вымолил у нее именной королевский указ о переисследовании дела. Для Реноди проволочка была некоторым образом порукой за успех, а в силу указа дело затягивалось надолго. Статс-секретарь Жильбер Байяр представил канцлеру указ для приложения государственной печати, но вместе с тем сообщил ему, что король принял сторону Реноди в угоду фаворитке. Пайэ приложил печать, сделав в указе кое-какие изменения и оговорки в пользу Тийе. Взбешенный Реноди, узнав о крючкотворстве канцлера, взял указ и представил его герцогине, а она дала ему слово сообщить о том королю. Не откладывая дело в долгий ящик, герцогиня в тот же вечер представила Реноди Франциску I, предоставив смелому истцу изложить королю лично свою претензию на канцлера. Реноди был человек умный, мастер говорить красиво и увлекательно /особенно когда речь касалась его личных интересов/, ему не стоило особенного труда восстановить Франциска против канцлера, выставив дерзкий поступок последнего чуть ли не явным умыслом оскорбить короля и ослабить самодержавие.

Франциск тотчас же приказал самому Реноди отвезти указ к канцлеру и королевским именем велеть ему восстановить редакцию указа в первозданном виде, без малейшего изменения. В это время у Пайэ была важная гостья, Маргарита Наваррская, приехавшая к канцлеру просить снисхождения и оправдания одному из своих слуг, обвиненному в похищении богатой девицы хорошего семейства. Сварливый юрист, сохраняя должное уважение к сестре короля, на все ее настойчивые требования возражал статьями закона, пунктами, параграфами и тому подобными крючками, на которые Маргарита отвечала шпильками. Вошедший Реноди, пользуясь правом королевского посланного, вручил канцлеру указ и передал замечание короля таким дерзким и обидным тоном, в сравнении с которым колкости королевы Наваррской могли назваться любезностями. Большого труда стоило канцлеру переломить себя: отвечать посланному дерзостью он не посмел; отказать ему — и подавно. После ухода Реноди канцлер, однако же, не мог не выразить своей досады и, показывая роковой пергамент сестре короля сказал:

— Вот, ваше величество, как в наше время знатные дамы своевольничают!.. Ничего не смысля в законах, смеют вмешиваться в государственные дела да еще и учить людей, сведущих и опытных!..

Это замечание относилось к герцогине, но королева Наваррская, полагая, что это намек на недавнюю ее беседу с канцлером, приняла эти слова на свой счет. Сухо распростившись с ним, Маргарита отправилась к фаворитке и от слова до слова передала ей дерзкие речи канцлера. Сестра и фаворитка приступили к королю, умоляя его достойным образом наказать своевольного Пайэ. На другой же день, по высочайшему повелению, канцлер передал государственную печать президенту парижского парламента, Франциску де Монтелону, и был уволен от занимаемой им должности.