Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

Франциск II короновался в Реймсе 21 сентября 1559 года, и это великое торжество было ознаменовано щедротами и милостями, оказанными людям преимущественно недостойным, по указанию Гизов. Достойные были обойдены. Королева Мария, покорная воле своих дядей, ласками своими вымогала согласие у своего мужа-мальчика во всех тех случаях, когда он пытался идти наперекор их воле. Глухой ропот поднялся в народе, дворянство не скрывало своего негодования на двух временщиков, так бесстыдно присвоивших королевскую власть. Для обуздания и усмирения негодующих повсеместно при парламентах были учреждены сыскные комиссии под именем огненных палат /chambres ardentes/ с легионами шпионов и сыщиков. Хватали и заточали в тюрьмы всех и каждого, кто только осмеливался поднимать свой голос против повелений королевских, сочиненных и редактированных Гизами; вместе с тем, разумеется, не было спуску и протестантам. Король ни во что не входил, его всячески отдаляли от дел правления, и все его время проходило в забавах, разъездах по загородным дворцам, поездках на охоту, а самое главное — в наслаждениях, целый рой которых он находил в объятьях Марии, любимой им до обожания. Чувственность окончательно поработила слабый ум Франциска, а этого-то и домогались Гизы, отчасти даже и Катерина Медичи.

Двор отправился в Фонтенбло вскоре после коронации, и городок этот наполнился множеством приезжих дворян, военных, желавших подать королю просьбы о повышении их чинами и выдаче пособий и тому подобное. Кардинал Гиз приказал неподалеку от королевского замка поставить виселицу и объявить просителям именем королевским, что если в двадцать четыре часа они не выедут из Фонтенбло, то будут перевешаны. Эта дерзость и обида, нанесенная всему дворянству, окончательно вывели из терпения все сословия, и тогда-то образовался обширный Амбуазский заговор /conjuration d'Amboise/, ветви которого распространялись по всей Франции, проникли и в чужие края — в Англию, Швейцарию и Германию; заговор, душой которого были протестанты — члены наваррской королевской фамилии, принц Конде, адмирал Колиньи и многие другие. До двора дошли неясные слухи о частых и многолюдных сходбищах злоумышленников в Вандоме, у короля Наваррского Антония Бурбона, и в Ферте-су-Жуар, у принца Конде, но в чем именно состояли умыслы, этого не могли проникнуть и усерднейшие сыщики. Где заговор, там непременно отыщутся предатели. Адвокат Авенель — протестант, но, явясь к кардиналу Гизу, он сообщил ему, что между прочими умыслами заговорщики намереваются захватить короля со всем двором в замке Блуа, плохо укрепленном и почти беззащитном, к которому уже приближается вооруженный отряд в шестьсот человек под предводительством перигорского дворянина Барри Реноди. Предводитель этот, по словам доносчика, сам сообщил ему об этом с прибавлением, что немедленно по прибытии отряда в Блуа должен вспыхнуть мятеж и во всей области. Кардинал немедленно сообщил это известие королю Франциску, его жене и матери — и все совершенно растерялись. Один только герцог Гиз принятием решительных мер отклонил угрожавший переворот: он велел королю со всей фамилией немедленно выехать из Блуа в Амбуаз; собрал там солдат, дворян, вооружил всех придворных служителей и приготовился к отпору. Ждали нападения с минуты на минуту, не зная, с какой стороны оно грянет; чуяли опасность, будто чумную заразу в воздухе, и держались в Амбуазе, как в спасительном карантине. Совещаясь о дальнейших мероприятиях, Катерина Медичи, Гизы и король послали за Колиньи, чтобы от него узнать, в чем главная сущность страшного дела. Адмирал, прибывший на совет, в присутствии канцлера Оливье со всем прямодушием правого человека объявил, что главная причина заговора и угрожающего престолу мятежа — всеобщее негодование на Гизов, утишить которое можно только удалением временщиков.

— Но что же я-то сделал народу? — воскликнул король со слезами на глазах. — За что же он на меня умышляет зло? Пусть он выскажет мне свои нужды и претензии. Я рассужу, и тогда разрешится вопрос, кого именно ненавидеть — меня или Гизов!

Ненавидели единственно Гизов, но и последние, в свою очередь, слишком любили власть, чтобы ценой ее уступки купить спокойствие королю и всему государству. Узнав наконец, что предстоящий бунт направлен главным образом на их ненавистное семейство, герцог Гиз начал действовать с особенным усердием. Линьер, один из сообщников Реноди, подражая предателю Авенелю, сообщил Гизу все планы предводителя мятежников.

16 числа марта 1560 года был издан эдикт амбуазский, дававший всепрощение протестантам, содержимымся в тюрьмах за дела религиозные, не распространявшееся, однако, на тех из них, которые принимали или принимают участие в политических заговорах. Эдикт этот, до известной степени утишавший кровавую распрю, был составлен знаменитым канцлером л'Опиталем, который, конечно, мог бы быть миротворцем Франции в эти тяжелые времена, если бы власть королевская не была в руках Гизов и Катерины Медичи. Заблаговременное известие, доставленное Линьером, дало возможность герцогу Гизу арестовать главных заговорщиков по всем областям Франции. Реноди погиб с оружием в руках во время схватки с отрядом королевских войск, предводимых его родственником, бароном де Пардайяном; другой командир мятежников, Кастельяно сдался в замке Нуазе… Тюрьмы переполнились захваченными в плен протестантами; начались следствия, допросы, казни, пытки… Ярость Гизов дошла до такой степени, что по их распоряжениям пленных казнили под окнами королевского дворца, и Франциск, Мария, Катерина Медичи со всеми придворными дамами любовались на это назидательное зрелище! Этого мало: вооруженные отряды сыщиков, разъезжая по окрестностям, ловили беззащитных жителей, подозреваемых в сношениях с заговорщиками; пойманных убивали на месте, топили в реках или вешали на деревьях… Междоусобие, разжигаемое Гизами, утратило наконец характер войны и превратилось в бойню или травлю и истребление бродячих собак. Несмотря на участие принца Конде в ловле бунтовщиков, Гизы обвинили его перед королем, как заговорщика, и он был арестован. Обвинение основывалось единственно на показаниях мятежников под пыткой, несомненных же улик против Конде не было. Принц потребовал формального суда с предоставлением ему права защищать себя и, явясь на первое же заседание, сказал:

— Кто бы ни обвинил меня в измене и злых умыслах на особу моего государя (если это только не он сам или кто-либо из братьев), тому объявляю торжественно, что он лжец, клеветник, и, слагая с себя титул принца крови, вызываю его на поединок!

Глаза короля и всех присутствовавших невольно обратились на герцога Гиза, который в ту же минуту отвечал принцу с самой изысканной любезностью: