Фабио Фарих - Над снегами

Тихая погода имела свои недостатки. Ветер и волны спали, но крепкий мороз не прекращался. Эмма стала замерзать. Все больше и больше стало появляться на ее поверхности ледяного сала. Ударяя по воде веслом, можно было чувствовать густую ледяную кашу. Местами уже попадался блинчатый лед. Передвижение по бухте с каждым днем становилось все более затруднительным. Сооруженный из лодок и досок, наш знаменитый плот уже с трудом мог продвигаться к замерзающей бухте. Скоро его пришлось разобрать, и моторный катер тащил вместо него только одну лодку. Разгрузка сильно тормозилась. Расстояние до берега—всего каких-нибудь два километра — проходилось в час, а иногда и более.

Все наше имущество валялось па берегу в полном беспорядке. Сортировать и убирать нахватало времени. Самое важное было сначала переправить его с «Литке», а уборка уже могла происходить потом. В трех местах подобно египетским пирамидам возвышались груды нашего добра. Здесь были и лыжи, и винты от наших самолетов, и бочки с горючим, брезент, меховая одежда, ящики с инструментом и много еще всякого добра, которое у нашего завхоза занимало целую тетрадь убористого шрифта. С каждой лодкой имущество прибавлялось. Казалось, не было конца разгружаемому имуществу.

На «Литке» прибыли только что добравшиеся до бухты Провидения девять ставропольских пассажиров. Время, в которое они покрыли на собаках громадное расстояние от Северного мыса, может считаться рекордным по скорости. Считая с остановками и ночевками, они были в пути 22 дня, т. е. проходили по целине более чем по 40 км в день.

Мы все удивляемся, что и собаки, и люди живы. Такую выносливость мог дать только страх, что они могут придти слишком поздно, тогда, когда «Литке» будет уже на обратном пути во Владивосток.

Север кладет на людей свой отпечаток. Все прибывшие выглядят превосходно. Несмотря на худобу и густо покрытые растительностью лица, у всех у них прекрасный радостный вид и сверкающие глаза. Это почти в полном составе вся колымская экспедиция Цуводпути. Нового они нам сообщить ничего не могли. Даже наоборот, после целого потока новостей из культурного мира мы им сообщили, что за их отсутствие на «Ставрополе» никаких перемен не произошло.

Еще не все части, и вещи были доставлены на берег, как мы уже приступили к сборке самолетов. Нам нельзя было ждать. Каждый лишний час, проведенный нами в бухте Провидения, означал уменьшение шансов на благополучный полет к «Ставрополю». Дни сокращались с умопомрачительной быстротой. Времени для полетов становилось все меньше и меньше. У нас, как я говорил, не было оборудования для ночных полетов, и в совершенно незнакомой для нас местности мы могли лететь только при дневном свете, а дневного света становилось все меньше. Даже теперь, если бы мы вылетели рано на рассвете, сейчас же после разгрузки «Литке», мы часть пути все равно должны были бы идти в темноте и наугад. А с каждым днем темная часть пути увеличивалась на десятки километров. Конечно это был риск, но выхода у нас не было. Мы не могли, считаясь с машинами и с собой, оставлять покинутыми людей, так ждущих нашего прилета. Сознание этого долга все время подстегивало и нас, и вею команду «Литке» к работе. В других условиях, если бы не было такой тяжелой ответственности перед товарищами за каждый свой шаг, мы никогда бы не смогли в такой короткий срок даже и нормальных культурных условиях собрать свои машины.

Мороз доходил до 30°. Дул резкий ветер. Даже в теплых фуфайках и толстых меховых одеждах стоять на месте но было никакой возможности. На месте впрочем никто и не стоял. Мы прыгали, крутили, тянули, завинчивали…

Вся свободная часть команды «Литке» принимала деятельное участие в сборке. Работали не за страх, а за совесть. Все нужные части и инструменты подавались с такой быстротой, что приходилось даже удивляться: не успеешь подумать, что тебе нужен ключ, как он уже появлялся у тебя в руке. Все тяжелые части, как например крылья и стабилизатор, требующие больших усилий, чтобы их поднять и водворить на место, схватывались десятками рук, с дружными криками поднимались и держались на воздухе столько, сколько нужно было для того, чтобы их укрепить и затянуть все гайки. Наши птицы оперялись со сказочной быстротой. У куцего, кургузого фюзеляжа быстро выросло хвостовое оперение, потом сразу одно крыло, после другое. Внизу под грудью появились громадные лапы — лыжи.

В эти дни наша база была похожа на боевой штаб. Здесь решался и взвешивался каждый этап нашей работы и каждый шаг нашей экспедиции. В комнате, заваленной вещами, на освобожденном от оружия и всевозможных частей столе вырабатывались планы и отдавались приказы по линии фронта.

Так же как и в штабе, войдя в комнату, можно было увидеть склонившихся над картой людей. Было все похоже на боевую обстановку. И курьеры, отправляющиеся на аэродром и на «Литке», и вся напряженная атмосфера перед нашим первым полетом, как перед первой схваткой с неприятелем. Единственно, что отличало нас от настоящего фронта, — это тот неприятель, с которым нам надо было бороться. Мы должны были победить стихию, черную ночь, и громадное расстояние, которое отделяло нас от затертого льдами «Ставрополя».

В комнате был такой ералаш, как будто бы штормом, который свирепствовал эти дни в море, наши вещи и все имущество раскидало и расшвыряло по всем комнатам, койкам и столам. Груды меховых одежд, чемоданов, баулов, всевозможные свертки и ящики, целый арсенал разнокалиберного оружия и патронов, банки с консервами, торбаза, унты и меховые собачьи чулки — все это валялось где попало и как попало. Передвигаться до дому можно было только с большой осторожностью, ежеминутно рискуя что-нибудь свалить или раздавить. Мы не могли приводить комнату в порядок. Ни у кого, даже у кинооператора, не было ни минуты свободной, чтобы тратить ее на уборку дома. Все свободные силы были заняты исключительно помощью нам в сборке и подготовке машин к полету. Единственно, кто был относительно свободным, — это толпящиеся круглые сутки в большой бывшей у нас вместо столовой комнате и смотрящие на все с нескрываемым изумлением чукчи. Да и то назвать их свободными было нельзя, потому что то одного, то другого приходилось отправлять, со всевозможными поручениями то на аэродром, то на «Литке».

Весь хаос, царивший у нас на базе, освещался ослепительным белым светом громадной кероснно-калильной лампы, такой, какие обычно висят на провинциальных вокзалах. Было светло, как днем, но внутренний вид комнаты от этого ничуть не выгадывал.