Е. Нилов - Боткин

О «боткинских субботах» Белоголовый писал: «…субботы… он открыл у себя с первого же года своего приезда в Петербург К поддерживал вплоть до последнего времени. Это был его журфикс, когда сбирались к нему его друзья и знакомые в 9 часов вечера и в беседах за длинным столом просиживали до поздней ночи. На этих субботах в течение 30-летнего их существования успел перебывать чуть не весь Петербург — ученый, литературный и артистический, но преимущественно, само собой разумеется, медицинский; они имели свою историю, свой период расцвета и упадка, и в них, как в небольшом зеркале, отражались все нравственные настроения и колебания изменчивой русской жизни…»

Серьезные разговоры на «боткинских субботах» нередко вытеснялись музыкой, пением, шутками. Но и шутки здесь носили особый характер. Как-то Белоголовый появился на вечере в костюме трубочиста и пропел сочиненные им куплеты о тяжелом труде «меньшого брата». Затем, сияв с головы широкополую шляпу, он протянул ее за подаянием. В шляпу посыпались бумажки я серебро. Белоголовый придумал этот маскарад с целью собрать деньги для ссыльных студентов.

Белоголовый описывает еще и такую деталь «боткинских суббот»: все собиравшиеся у Боткина один раз в год отплачивали ему обедом в складчину. На одном таком обеде по инициативе Белоголового возникла мысль почтить все эти собрания ежегодным пожертвованием каждого в размере 12 рублей; Этот сбор составил, основу того капитала, который дал возможность выстроить двухэтажную школу имени Боткина на Васильевском острове.

«Позднее, в восьмидесятых годах, — вспоминает Белоголов вый, — субботы: Боткина стали солиднее и, по правде сказать, скучнее: и времена изменились, и постоянные корифеи прежних суббот один за другим, сходили в могилу, а оставшиеся в живых старились, постепенно утрачивая прежнюю экспансивность… Только Боткин, седея и старясь, оставался, все тем же приветливым хозяином, хотя и его безграничное добродушие стало чаще и чаще подвергаться испытанию: нет-нет да и явится на субботний вечер какой-нибудь назойливый пациент, увлечет хозяина от гостей в другую комнату и сорвет с него обстоятельную консультацию, нимало не задумываясь над тем, что лишает Боткина тех немногих часов отдыха, на которые он имел неоспоримое право».

Боткины продолжали жить в скромной квартире у Спаса Преображения. Давно было пора снять более обширной помещение. Этого требовали все разрастающаяся практикам и все увеличивавшаяся семья. У Боткина росло четверо сыновей: десятилетний Сергей и его младшие братья — Петр, Евгений, Александр. Это были здоровые мальчики, похожие на отца, такие же, как он, большеголовые, с широкими лбами, светло-русые, как и все Боткины.

Сергей Петрович приближался к сорокалетию. Тяжеловесный, широкий, в плечах, он был подвижен, не любил оставаться на одном месте. Его добрые и умные глаза всегда были прикрыты очками, к которым он часто подносил еще пенсне, но и сквозь стекла, когда он наклонялся над больными, те видели в них сочувствие и внимание.

Сергей Петрович одевался очень просто и так же одевал детей. Зимой отец и мальчики носили одинаковые мягкие шапки, низко надвигая их на лоб. Летом отец; с сыновьями одевались легко, ходили пешком, взбирались на горы, плавали.

«Анастасия Александровна, — писал в своих воспоминаниях Белоголовый, — была чутким умным другом и заботливой женой. Она внесла в существование Боткина тот мягкий женственный элемент, который при трудовой жизни делает семейный очаг особенно привлекательным. Недаром все друзья мужа высоко ценили ее и в своей привязанности мало разделяли эту редкую пару. И матерью она была самою образцовою в том отношении, что, страстно любя своих детей, умела сохранить необходимое педагогическое самообладание, внимательно и умно следила за их воспитанием».

О самом Боткине Белоголовый писал: «Как все люди сильные, он был нрава мягкого и уживчивого и, весь поглощенный делом, не обращал внимание на житейские мелочи, избегал ссор и не любил праздных споров. Он, как малый ребенок, не знал цены деньгам; зарабатывая очень много своим трудом… он проживал почти все, тратя большие суммы на содержание семьи, на образцовое воспитание детей, на свою обширную библиотеку; жил просто, без излишеств, но хорошо, дом его всегда был открыт для близких знакомых, которых у него было не мало. Известно, что также был открыт и его кошелек для всяких благотворении, и едва ли кто-нибудь из обращавшихся за помощью уходил от него с отказом; по крайней мере такова была репутация Боткина, потому что левая рука никогда не знала, что творит правая; сам он никогда даже близким своим не обмолвился о своих тратах подобного рода».

В другом месте своих воспоминаний Белоголовый пишет о детски доверчивом и благодушном отношении Боткина к людям, его безграничной вере в хорошее в человеке и о том, как тяжело он переживал всякий раз, когда сталкивался с жестокостью и несправедливостью.

Лето 1869 года Анастасия Александровна с детьми проводила во Франции. Перед началом осеннего семестра Сергей Петрович выбрал время для поездки за семьей. Остановились в Париже. Здесь Боткину снова удалось встретиться с Герценом.

«На этот раз мы застали в Париже Сергея Петровича Боткина с семейством, чему Герцен очень обрадовался… — пишет в своих воспоминаниях Тучкова-Огарева. — Несмотря на то, что Герцен и Боткин подолгу не виделись, отношения их не охладились… Боткин давал знать Герцену о своем прибытии на Запад, даже сообщал ему, как распределено его пребывание за границей».

Герцен высоко ценил Боткина, это видно на многочисленных отзывов его в переписке с различными лицами. Вот примеры их:

Письмо к сыну 28 сентября 1868 года:

«…Это замечательный человек, ясность его языка поразительна».

Письмо к Мейзенберг 3 октября 1868 года:

«…Я безмерно доволен Боткиным. Это единственно разумный врач».

Письмо к Огареву 20 сентября 1868 года:

«…Доктор — гениальный!»

Встреча Боткина с Герценом в 1869 году была последней. Александр Иванович умер 21 января 1870 года.

Осенью в 1869 году Сергей Петрович надел креповую повязку на шляпу и на рукав, да так и не снимал ее больше года. Одни за другим умерли два старших брата. Сначала пришла депеша из Парижа. После апоплексического удара в угнетенном состоянии выбросился на окна Николай Петрович Боткин.