Илья Бражнин - Недавние были

Словом, я согласился сделать доклад и немедля отправился в Архангельскую фундаментальную библиотеку (так она тогда называлась), чтобы вооружиться к предстоящему испытанию. Подготовка к докладу не слишком обременяла меня. Я больше вчитывался в стихи поэта, чем в подробности его биографии.

Писанного доклада я не готовил, и, когда отправился на вечер, в кармане моём не было никаких записей и тезисов. Шпаргалки тогда были не в ходу, и каждый говорил с любой трибуны, как умел.

Несмотря на явную малоопытность мою как докладчика, всё сошло вполне благополучно.

После доклада актёры читали некрасовские стихи. Вечер прошёл удачно, живо, и после него народу на собраниях нашего вольного литературного сообщества заметно прибавилось. Обитель пролеткультовская, где происходили наши собрания, стала многолюдней и оживлённей.

Надо сказать, что обитель эта была не из плохих, так как собирались мы в бывшем особняке Суркова на углу Финляндской улицы (ныне улица А. Попова) и Набережной. Сурков этот был в Архангельске фигурой весьма приметной. Крупнейший капиталист, владелец лесопильных, пивного, опирто-водочного заводов, домов, пароходов, контор, он, хоть и носил русскую фамилию, был немцем. По-русски он говорил плохо и изъяснялся по преимуществу матерными словами, особенно если разговаривал с людьми, ему подчиненными. После разгрома белогвардейцев Сурков бежал вместе с побитым Миллером в Англию, а в бывшем его особняке месяца через два обосновался Пролеткульт, которому Архангельск обязан первыми литературными начинаниями. Многие из нас именно там получили путёвку в литературу и до сих пор поминают добрым словом и архангельский Пролеткульт и его организатора Фёдора Степановича Чумбарова-Лучинского, человека могучего общественного темперамента и поистине неиссякаемой энергии, фантастически деятельного и разносторонне одарённого.

Да вот посудите сами: сын крестьянина-бедняка, он, попав мальчишкой в Петербург и работая при буфете Тенишевского училища, уже в семнадцать лет вступает в РСДРП. В дни Октября в Петрограде он берёт а руки винтовку и становится красногвардейцем.

В июле 1918 года, когда Савинков, полковник Перхуров и группирующиеся вокруг них контрреволюционные элементы подняли в Ярославле восстание против Советской власти, Чумбаров-Лучинский в составе отряда красной гвардии отправляется туда, а после подавления ярославского мятежа борется с контрреволюцией в Кологривском уезде Костромской губернии.

Вернувшись оттуда в Петроград, Чумбаров-Лучинский просит послать его на открывшийся Северный фронт и становится агитатором политотдела шестой армии, вечно находясь в разъездах - при этом в самых трудных, на самые отдалённые и малодоступные участки огромного фронта. То он пробирается на Печору, куда, как писал в своих воспоминаниях командующий шестой армией А. Самойло, «не было почти ни дорог, ни перевозочных средств», и редактирует там газету «Зырянский край», то оказывается на другом конце фронта - на Северной Двине, где с безоглядной храбростью дерётся против шотландских стрелков и белогвардейцев и получает за боевую инициативу и быстрый успех благодарность командования.

Чумбаров-Лучинский проходит с шестой армией весь её боевой путь на Северном фронте и победоносно вступает вместе с первой дивизией в освобожденный от белогвардейцев и интервентов Мурманск.

Это происходит тринадцатого марта 1920 года. А вскоре после этого Фёдор Степанович Чумбаров-Лучинскай избирается секретарем Мурманской партийной организации.

Но в Мурманске Чумбарову-Лучинскому долго не удаётся задержаться. Уже в начале апреля он командируется в Москву, откуда Всероссийский Совет Пролеткульта направляет его как политработника, хорошо знакомого с условиями работы на Севере, в Архангельск для организации там Пролеткульта.

И вот Чумбаров-Лучинский в истрепанной красноармейской шинели со стареньким парусиновым портфелем под мышкой, в котором заключено всё его имущество, бредёт против ветра по белому полотнищу Северной Двины от вокзала на городской её берег.

Явившись в губисполком, Чумбаров-Лучинский тотчас включается в его работу. А работы в недавно сбросившем в море интервентов и белогвардейцев Архангельске невпроворот.

В том же апреле Чумбаров-Лучинский выступает докладчиком на конференции культурно-просветительных организаций города, становится во главе организованного им Пролеткульта, создаёт вслед затем с Г. Гущиным, Д. Ершовым и Л. Циновским журнал «Красное Поморье», но узнав, что на юге активизируется чёрный барон Врангель, отпрашивается на Южный фронт, куда и уезжает со знакомой уже ему первой стрелковой дивизией.

На Южном фронте Чумбаров-Лучинский так же деятелен, как и на Северном, и вскоре становится редактором газеты тринадцатой армии «Красный воин».

Тут, однако, свалил его сыпняк, и он очутился в госпитале. Но лежать бездеятельным на положении больного в то время, когда кругом столько работы и так нужны люди, не в его характере. И недолечившись до конца, Чумбаров-Лучинский сбегает из госпиталя и возвращается в строй.

А в декабре того же 1920 года он примчался опять в Архангельск, где его вскоре избрали секретарем Архангельского комитета РКП(б).

В начале следующего двадцать первого года он редактирует третью в своей жизни газету: «Известия Архангельского губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов».

После этого Чумбарова-Лучинского избирают делегатом от архангельских коммунистов на десятый съезд партии. В первый же день работы съезда, восьмого, марта двадцать первого года, он слушает отчётный доклад Ленина, а несколько дней спустя в числе трехсот делегатов съезда уезжает на подавление контрреволюционного кронштадтского мятежа. В качестве политрука одной из атакующих рот он спускается на рыхлый лёд Финского залива, и при атаке форта номер два его настигает смертоносный снаряд мятежников.

Ф. Чумбаров-Лучинский был человеком многосторонне одарённым и редкостно обаятельным. Природа щедро одарила его не только богатствами душевными, но и весьма примечательной внешностью. Он был красив, высок, строен. Тёмно-каштановая живописная шевелюра, высокий лоб, чистые линии овала лица, прямой нос, чётко вырезанные губы, округлый подбородок, большие задумчивые глаза - всё в нём было удивительно гармонично и привлекательно. Свободная вельветовая блуза или косоворотка с расстёгнутым воротом казались на нём элегантной одеждой, в то время как на других это были только косоворотка и только блуза.

Фёдор Степанович обладал особым даром располагать к себе, особенно когда бывал на трибуне. Оратором он был превосходным, держался перед любой аудиторией свободно. Он никогда не выступал по бумажке и речи свои говорил, словно стихи читал. При этом не было в нём никакого актёрского наигрыша. На трибуне он был не актёром, а поэтом. Речи его всегда захватывали, были доходчивы и вели слушателей туда, куда он сам стремился всем своим юным и одухотворённым существом.