Валентин Гагарин - Мой брат Юрий

Снова в сборе была вся наша семья.

Помня просьбу дяди Павла, время от времени наведывался я в его избу, смотрел, все ли в порядке. Иногда и ночевать в ней оставался.

Он был и проще, и доступней на этот раз, тот самый чернявый «товарищ уполномоченный» из района, что проводил в нашем селе первомайский митинг. В армейской гимнастерке, без знаков различия, туго перетянутый командирским ремнем — кобура с пистолетом на правом бедре,— вошел он в комнату сельсовета, куда собрались мы по вызову рассыльной.

— Здравствуйте, товарищи комсомольцы!

— Здрасьте! — отозвались нестройно.

— Вот какое дело, ребята...

Он подвинул к себе стул, оседлал его, положив руки на спинку, внимательным взглядом прощупал каждого из нас. Человек десять или двенадцать — все сверстники, дружки по улице и школе,— мы с интересом ожидали, что скажет он нам.

— Вот какое дело, товарищи! Я разговариваю с вами по поручению районного комитета партии. Есть данные, что в пределах района действуют фашистские шпионы и диверсанты. Это во-первых. Во-вторых, в окрестных лесах с некоторого времени появились дезертиры, предавшие Родину в трудный для нее час...

Наверно, его самого смутили собственные же высокопарные слова, он поморщился, поправился на ходу:

— В общем, всплывает всякое дерьмо, ставит палки в колеса...

Мы молча принимали тяжелую правоту его слов.

— Так вот, товарищи,— продолжал он,— районная партийная организация в каждом населенном пункте создает оперативные комсомольские группы по обезвреживанию шпионов и диверсантов, по выявлению дезертиров. Такая группа должна действовать и на территории вашего колхоза. Вооружиться рекомендую исходя из обстановки: охотничьи ружья, полагаю, в селе есть. Всех присутствующих здесь и будем считать членами оперативной комсомольской группы. Кто-нибудь против?

— Все за! — дружно закричали мы. Идея нам понравилась.

— Славно! Теперь стоит вопрос о старшем, о командире.

Он повертел в руках бумажку — список собравшихся в сельсовете, просмотрел фамилии.

— Кто тут будет Гагарин?

Я поднялся со скамьи.

— Это твоя мамаша работает на свиноферме?

— Работала,— поправил я.— Свиней-то нет больше.

— Помню, помню твою мамашу. Вот ты... как по имени-отчеству? Валентин Алексеевич?.. Вот ты, Валентин Алексеевич, и возглавишь группу, если, конечно, комсомольцы не возражают.

— Согласны! — опять закричали ребята.

— Ну и добро. Инструкции... впрочем, какие тут к черту инструкции? Патрулировать вам придется по ночам, к несению боевой службы следует приступать сегодня же. Колхозные кони — оперативность должна быть подлинной — поступают в ваше распоряжение. Все!

Мы гурьбой вышли из сельсовета. Низкие и тяжелые облака плыли над селом, обещая скорую осень и затяжные дожди.

Уполномоченный достал из кармана галифе коробку «Казбека», закурил, протянул папиросы нам. Коробка загуляла по кругу: все мы вдруг почувствовали себя очень взрослыми и наделенными большой ответственностью людьми.

По праву командира оперативной группы оседлал я персонального председательского жеребца — вот уже два месяца скучал он без хозяина.

Мы выехали за околицу. Толпа мальчишек, в том числе и неразлучная троица: наш Юра — он явно гордился тем, что мне доверили командование группой, Володя Орловский и Ваня Зернов — бежала вслед за нами. Женщины глазели на нас из окон, от крылечек, и во взглядах их можно было прочесть и удивление, и насмешку, и жалость. Наверно, странное представляли мы зрелище: мальчишки верхом на заезженных клячах, кто в седле, а кто и просто так — охлюпкой, с безобидными дробовиками за спиной.

Сами ж себе мы казались грозной вооруженной силой, готовой без страха и сомнения, лицом к лицу, в упор встретить любую опасность.

За околицей придержали шаг, посовещались малость и пришли к единодушному мнению: окрестные леса, если будем держаться вместе, и за ночь не объедем. Разбились на группы по два-три человека, прикинули каждой участок.

Я остался в паре с Володей Беловым.

— Юрка,— крикнул я брату: мальчишки все под ногами у коней вертелись.— Шпарь домой, к утру диверсанта тебе привезу!

— А зачем он мне? — резонно возразил брат.

Солнце еще совсем за горизонт не ушло, но в лесу, куда мы вскоре въехали на рысях, было уже и сумрачно, и прохладно.

— Смотри внимательней,— шепотом предупредил я Володю.— Может, они где-нибудь костер жгут.

— Как же, станут они себя демаскировать.

Мы быстро и как-то незаметно для себя привыкли ко всяким, не знаемым прежде, словечкам из воинского обихода и умели при случае щегольнуть ими.

Темнело очень быстро, и вместе с надвигающейся темнотой надвигались на нас и неясные страхи. Наши кони почти вслепую, наугад продирались в лесной чащобе, с треском ломали кустарник, и треск этот, казалось нам, слышен был на много верст окрест. А ну как, думалось, не мы обнаружим шпионов или диверсантов, а они нас? Что-то будет тогда? У них, поди, и вооружение получше, и по одному они не ходят — группами.

Вдруг уже крадутся за нами, чтобы напасть со спины? А может, на мушке держат?

Не сговариваясь, по молчаливому соглашению торопливо пересекли мы лес и галопом выехали в хлебное поле, нащупали дорогу: звезды высвечивали прикатанный, прибитый большак.

Тихо, спокойно все. Где-то очень далеко, за Гжатском,— аж у Вязьмы, думать надо,— высверкивают в небе торопливые молниевые росчерки, погрохатывают раскаты грома.

«Пушки тяжелые бьют»,— догадались мы.

За хлебным полем начиналось другое — картофельное. И тут-то вот почувствовали мы оба, что отчаянно проголодались, и, наверно, поэтому нас осенило: если диверсанты не разжигают костра — разведем его мы. Смотришь, они и препожалуют прямо на огонек, тут мы их, голубчиков, и сцапаем.

Спешились, стреножили коней, картошки накопали, из старого омета надергали соломы, и заполыхал наш костер.

Печеная картошка оказалась очень вкусной. За день — весь день проработали на току — мы здорово приустали и потому, насытясь, избавясь от голода, прижались друг к другу, плечом к плечу, и незаметно уснули.

Пробудились одновременно, как от толчка, и... оторопели. Перед нами стояли четверо: трое в штатском — в телогрейках, в пальто, у одного за плечами русская трехлинейка, а четвертый — в шинели, и к солдатскому его ремню прицеплена граната. Физиономии у всех заросшие, немытые, видать, давно, и все с пристальным интересом рассматривают нас.

Костер наш давно потух, но и без того было светло: вон и солнце взошло, карабкается наверх.

Впрочем, нам с Володей было не до солнца.

«Прощай, мама родная! — пронеслось в голове.— Они. Бандюги! Сейчас пристукнут...»