Антон Короленков - Сулла

Ходил также слух, будто Друз покончил с собой (Сенека. О краткости жизни. 6.2). Однако всерьез его никто не воспринял. Почти никто не сомневался, что произошло убийство: все трибуны-реформаторы – братья Гракхи, Сатурнин – погибали насильственной смертью. Не могло же здесь произойти иначе! Младший современник Друза Цицерон уверенно говорил о его умерщвлении (О природе богов. III. 81). С такой же уверенностью, не подкрепленной никакими фактами, многие до сих пор пишут об отравлении Александра Невского в ханской ставке или о самоубийстве Николая I.

Сенат не назначил следствия в связи со смертью Друза – другого в тех условиях ожидать не приходилось. [644]Повторялась ситуация со Сципионом Эмилианом, также скончавшимся при не вполне ясных обстоятельствах в 129 году; сенат тогда также не стал расследовать случившееся (Цицерон. За Милона. 16; Дион Кассий. XXXVIII. 27. 3).

Какой бы смертью ни умер Друз, ясно одно: очередная попытка реформирования Республики потерпела крах. Впереди ее ждали десять лет кровавой смуты.

Как же все это затронуло Суллу? Прямо о его позиции в тех событиях нигде не говорится. Известно, однако, о его дружбе с Марком Порцием Катоном, женатым на сестре Друза Ливии (Плутарх. Катон Младший. 2.2; 3.3). Этот Катон (между прочим, отец знаменитого недруга Цезаря Катона Утического) был единомышленником трибуна, а посему не исключено, что и будущий диктатор придерживался сходных взглядов. Впоследствии он, однако, долгое время выступал против претензий италийцев на римское гражданство, из чего можно сделать вывод, что он перешел на сторону недругов Друза. [645]

Но равным образом допустим и иной ход мысли. Дружба с кем-либо не подразумевала политического единомыслия – достаточно вспомнить Аттика, который поддерживал прекрасные отношения и с Цезарем, и с Цицероном, и с Катоном. [646]К тому же Сулла мог разделять идею передачи судов присяжных сенаторам и пополнения сената наиболее «благонадежными» из числа всадников, но отнюдь не приветствовать дарование civitas Romana италийским союзникам.

В том же году произошло еще одно любопытное событие. «Желая польстить римскому народу и в то же время угодить Сулле, Бокх поставил на Капитолии статуи Победы с трофеями в руках, а подле них золотое изображение Югурты, которого Бокх передает Сулле. Когда рассерженный Марий собрался было уничтожить эти изваяния, а сторонники Суллы готовились встать на его защиту и раздор между приверженцами того и другого едва не вверг в пламя весь город, тогда-то разразилась, сдержав на этот раз распрю, давно уже угрожавшая Риму Союзническая война» (Плутарх. Сулла. 6. 1–3; О знаменитых мужах. 75.6).

Артур Кивни задается вопросом: с чего это вдруг Бокх решил продемонстрировать свою приязнь к старому другу, да еще в столь острый момент? По его мнению, Сулла хотел укрепить этим актом единство сената после того раскола, который внесла в него деятельность Друза, и сделать это, разумеется, к своей выгоде. Он не сомневается в том, что Марий и впрямь собирался разрушить установленную Бокхом скульптурную группу. [647]Не возражают и другие историки.

Разумеется, Марий имел основания для недовольства этой «лживой и нескромной рекламой», призванной приписать славу пленения Югурты не ему, а его бывшему квестору. [648]Но все остальное – вымысел Плутарха или, точнее, тех, у кого он черпал информацию. Сам на подобное безобразие Марий не решился бы, а еще одного Сатурнина, который взял бы на себя подобную грязную работу, у него не было.

Мы уже видели, что Сулла в воспоминаниях неустанно подчеркивал свою вражду с Марием еще со времен Югуртинской войны – тот-де был неспособен делиться славой и потому не выносил слишком яркого и талантливого Суллу. Очевидно, и на этот раз именно мемуары диктатора послужили источником для Плутарха. В его рассказе случившееся показано через призму последующих событий. [649]В нем уже все готово для гражданской войны: у Мария – свои сторонники, у Суллы – свои. Виновник едва не разразившейся смуты, естественно, Марий. Однако будущий диктатор был тогда не столь крупной фигурой, чтобы на равных тягаться даже с утратившим былое влияние победителем кимвров, – в конце концов, и сам Сулла, всего лишь преторий, оставался пока аутсайдером.

Все это, правда, не снимает вопроса о причинах пропагандистской акции Бокха, совершенной, несомненно, с подачи видных римских политиков. [650]Вряд ли авторитета Суллы хватило бы, чтобы протащить подобное решение без дополнительной поддержки. Очевидно, постарались недоброжелатели Мария, которые были рады сделать ему очередной «подарок», а увеличения авторитета Суллы они не боялись – никто не мог и представить, что всего через три года он добьется консулата, а через девять лет станет владыкой Рима. И памятников побед Мария не пощадит.

Но это будет чуть позже. А сейчас Италию и Рим ожидала кровавая драма Союзнической войны.

Италийцы, возлагавшие столько надежд на Друза, были в ярости. Римляне не только не желают даровать союзникам гражданство, чего те давно заслужили, но и убили их заступника! Ну что ж, если они не хотят уступить добром, придется брать свое силой. Тайные организации италийцев пришли в действие: разрабатывались планы выступления, договаривались о взаимодействии, для верности производили обмен заложниками. Диодор рассказывает (XXXVII. 1. 3), будто десять тысяч заговорщиков загодя двинулись в Рим, пряча под одеждой оружие, чтобы заставить сенат дать союзникам права римского гражданства, а в случае отказа предать город огню и мечу, но Гней Домиций Агенобарб уговорил их вернуться назад и не угрожать сенату, а договориться с ним по-хорошему. [651]Однако после смерти Друза на такое рассчитывать не приходилось.

Сенат, чувствуя приближение грозы, разослал своих эмиссаров по Италии, чтобы выяснить обстановку на местах. В пиценский город Ас кул прибыли претор Квинт Сервилий [652]и его легат Фонтей, которым сообщили об обмене заложниками между заговорщиками. Сервилий явился на справлявшееся тогда городское празднество и обрушился на аскуланцев с речами, полными угроз. Те, видя, что их замыслы открыты, решили более не таиться и убили Сервилия и Фонтея. Затем они расправились и с остальными римлянами, находившимися в городе, а их имущество разграбили (Аппиан. ГВ. I. 38. 171–173; Диодор. XXXVII. 13. 2; Ливии. Периоха 72; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 9; Орозий. V. 18. 8).

Теперь уже взялись за оружие и марсы, и марруцины, и пицентины, и пелигны, и вестины, и самниты, и луканы, и япиги – почти все народы Центральной и Южной Италии. Они предложили сенату даровать им права римского гражданства – ведь во многом именно потом и кровью союзников создано могущество Рима. Сенат ответил, что если италийцы сожалеют об аскуланском инциденте, то пусть тогда пришлют посольство – очевидно, из глав своих общин. Подобное предложение союзники принять не могли, и война стала неизбежной (Аппиан. ГВ. I. 39. 176–177; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 3).