Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

— Вы соображаете, что вы сделали, — набросился Гитлер на своего шефа протокола фон Бюлова-Шванте. — Вы вынудили меня проследовать по Неаполю подобно председателю французского муниципального совета.

Угрюмая апатичность толп народа раздражала фюрера. Во Флоренции, куда они направились в картинную галерею Уффици, Муссолини попытался приободрить толпу зевак. Когда же оттуда раздались крики: «Дуче, дуче», он обратился к окружавшим с укором, что, мол, надо приветствовать «его», то есть Гитлера, но потом махнул на все рукой.

Государственному секретарю, барону Эрнсту фон Вайцзеккеру, Гитлер признался со вздохом:

— Вы не представляете себе, как я счастлив, что мы возвращаемся наконец-то в Германию.

Бенито Муссолини прислушался, но все в доме еще спали. Набросив на плечи халат, он в трусах спустился по лестнице своей семейной виллы Риччионе и пошел к морю.

За ним было последовали охранники, но он махнул им рукой, чтобы они оставались.

Кларетта ждала его, как и всегда, у причала рыбачьих лодок. На ней были белый купальник и белая соломенная шляпка с голубой лентой, которые ему очень нравились.

Было раннее утро. Они прошлись немного по пляжу, разговаривая, затем Муссолини бросился в воду и поплыл, Кларетта последовала за ним.

В послеобеденное время, когда дуче выходил плавать «официально» и десятки женщин различного возраста и сословий плескались в море, чтобы только его увидеть, Кларетта находилась в пятнадцати километрах отсюда, в Римини. В гребной лодке с Мириам на веслах она выходила в море на расстояние тысячи метров от берега. Когда дуче, искупавшись, садился в моторный катер, то отправлялся в открытое море и спешил на рандеву. Встретившись, они разговаривали и плавали, пока солнце не начинало спускаться за горизонт.

Шел 1938 год. Однажды во время их утренней встречи Муссолини, сбросив халат, обратился к морю и поднимавшемуся солнцу:

— Я люблю эту девушку, я обожаю ее. Я не стыжусь этого, пусть знает море. Я обожаю ее — она моя юность, моя весна, самое лучшее, что есть в моей жизни… Клянусь в этом морем и солнцем…

Кларетта слушала полуиспуганно, полувосторженно.

Порой она стояла часами, попивая маленькими глотками минеральную воду, на пляже «Гранд-отеля» в Римини, где вся их семья проводила лето, ожидая его звонка. Иногда они совершали вечерние поездки на машине по пыльным романским дорогам, во время которых он вспоминал свое детство, а затем возвращались к восьми часам на семейный ужин: дуче — на виллу свою, Кларетта — в «Гранд-отель». Довольно часто день ее заканчивался семейными ссорами. Синьора Петаччи с подобострастием взирала на могущественного покровителя дочери, муж же ее, неразговорчивый и рассеянный человек, относился к этому неодобрительно.

Двадцатишестилетняя Кларетта испытывала любовь к мужчине в возрасте пятидесяти пяти лет — он даже запретил газетам печатать статьи, посвященные его дню рождения. Это чувство зародилось у нее еще во время ее первого визита во дворец Венеция, когда Муссолини, держа ее руки в своих, продекламировал один из сонетов Петрарки:

Блажен тот день, месяц, час и год, Когда мои глаза смотрят в ее…

С того момента жизнь их и встречи определялись временами года. Летом они встречались в рассветные часы и при закате солнца в Риччиони или же на берегу Тибра у замка Порциано, вблизи Рима, который был подарен ему королем. Они кушали бутерброды, как на пикниках, играли в медицинский мяч, прежде чем дуче просматривал газеты. Чтобы исключить сплетни среди полицейских агентов, на их встречах всегда присутствовала Мириам. Зимою они совершали лыжные прогулки в Терминилло — севернее Рима. Не менее десятка раз за сезон дуче падал, но продолжал кататься до семи часов кряду.

Обычно жизнь Кларетты протекала в четырех стенах трехкомнатных апартаментов на самом верхнем этаже дворца Венеция, куда можно было попасть только на лифте. Ежедневно с трех часов пополудни она находилась в зодиакальной комнате, названной так из-за голубого потолка с золотыми звездами, ожидая, пока Муссолини освободится и присоединится к ней. В жизни ей ничего более и не требовалось — только чтение поэзии вместе с ним, игра дуэтом на скрипках, прослушивание новых записей Шопена или выслушивание его грандиозных планов построения будущей Италии.

Она каждый день чем-нибудь напоминала ему о своем существовании. Это были то цветной деревянный орнамент, который стоял потом на его письменном столе в резиденции, то простенькое изображение сердца с надписью: «Это сердце — ваш дом», то ваза с цветами — розы, фиалки, ветки цветущего персика, — поставленная ею перед портретом матери. Дважды в день она писала ему письма на специальной бумаге, украшенной белым орлом и черной голубкой, с изречениями типа: «Я — это ты, а ты — это я» или «Я не могу жить с тобой, но и без тебя — тоже».

Случались и такие дни, когда «Бен», занятый государственными делами или временно уставший от ее общества, не навещал Кларетту. Тогда она читала, пила чай, приносимый симпатичным Квинто Наваррой, примеряла одно из пятнадцати шелковых платьев с бархатными воротничками, подаренных ей дуче, или экспериментировала с новыми духами. А то наводила порядок в комнатах, кое-что переставляла или заменяла по своему вкусу, слушала радио и граммофонные записи. Зная, что он не любил табак, воздерживалась от курения. В восемь часов вечера она спускалась вниз на лифте, садилась в свою машину и ехала домой.

Но и дома после 1936 года она чувствовала себя как в тюрьме. Вначале она проживала вместе с родителями, а с декабря 1938 года — в собственном десятикомнатном парадном доме — Камилуччии — на вершине холма Монте-Марко, из окон которого открывался вид на Рим. Такой дом ее мать хотела раньше иметь постоянно (с резными окнами и громадным холлом).

По утрам в своей спальне, расположенной на первом этаже, украшенной фотографией Муссолини в полный рост, играющего на скрипке, она ожидала его звонка по телефону. И он звонил довольно часто. Ее бледно-розового цвета телефонный аппарат имел столь длинный шнур, что она могла передвигаться из комнаты в комнату. Семейный адвокат как-то прокомментировал это так:

— Не пожелал бы и заклятому врагу жить такою жизнью.

Дуче вообще-то ее не баловал. Обеспечивая ее гардероб, он и не помышлял о дорогих подарках или финансовой поддержке. Кларетта знала, что он очень уважал Рашель, мать своих детей. Когда его семилетняя дочь Анна Мария заболела полиомиелитом, Муссолини даже обратился к Богу. За подаренную журналистами Анне Марии куклу он не смог их поблагодарить и прошептал сквозь слезы своему пресс-секретарю Дино Алфиери:

— Я не могу говорить. Скажите им что-нибудь. Дуче жил по двойному стандарту. Позже Мириам скажет: