Олег Калугин - Прощай, Лубянка!

Странно, но люди, которых я увидел в зале, были настроены не зло, некоторые даже улыбались. Обстановка напоминала скорее встречу давних знакомых, разделенных временем и расстоянием. Невидимого барьера, пропитанного душной ненавистью и недоверием, как будто никогда не существовало.

По ходу своего выступления я несколько раз мысленно представлял себе, как взревет аудитория, если я расскажу о проводившейся при мне подготовке взрыва радиостанции.

С самого начала эта акция была задумана как шумное пропагандистское мероприятие, имевшее целью напугать немецкого обывателя, проживающего в округе, побудить его обратиться к властям с требованием убрать радиостанцию с германской территории. Имелось в виду попугать и самих сотрудников «Свободы». При этом предусматривалось, что взрыв будет осуществлен в ранние утренние часы — так, чтобы не причинить вреда случайным прохожим. О том, что операция наконец проведена, я узнал уже будучи в Ленинграде. О жертвах или каких-либо повреждениях не сообщалось. Очевидно, все прошло в соответствии с планом.

Не знаю, что думала аудитория, слушая мой рассказ, но я почувствовал себя особенно гадко, когда кто-то из зала бросил реплику: «А глаз одному человеку все же повредили. До сих пор лечится». И все же я закончил свое выступление под аплодисменты.

Долго пришлось потом размышлять: отчего такое всепрощенчество, почему не улюлюкали, не свистели? Примерно так же меня встречали в США, где я побывал осенью 1990 года, впервые после двадцатилетнего перерыва. Только ли интеллигентность сдерживала их, некий кодекс вежливости по отношению к гостю? Мне кажется, их снисходительность и даже радушие коренились в природной расположенности людей к тем, кто способен признать свои заблуждения и ошибки, покаяться без самобичевания, но с достоинством, не ожидая при этом ни слов прощения, ни тем более похвал.

У сотрудников «Свободы» были, по-видимому, еще и свои причины: они знали не понаслышке, что такое коммунистическая власть, многие из них, наверное, тоже когда-то верили в царство равенства и свободы, обещанное вождями мирового пролетариата, познали и горечь разочарования, и жестокость преследований, и унижение. «Познай, где свет, поймешь, где тьма», — говорил А. Блок. Они познали раньше меня и сделали свой выбор. Для них я был еще один запоздавший путник с далекой и близкой им земли…

Утром 19-го, в начале седьмого, меня разбудил телефонный звонок. «Олег Данилович, включите радио, в стране переворот», — взволнованно сказала в трубку помощница депутата Сергея Белозерцева. По радио передавали обращение ГКЧП к советскому народу. Я прослушал его до конца, потом включил телевизор: на экране замелькали белые пачки балетных лебедей.

Роем теснились мысли: что делать? Первое, что пришло в голову, — позвонить Александру Яковлеву. Мы встречались последний раз в начале августа по его инициативе. Прогуливаясь в районе его дома, я заметил тогда необычное оживление вокруг. По тихим Тверским-Ямским улицам сновали какие-то люди с озабоченными лицами. Попадаясь нам навстречу, они отворачивались, забегали в телефонные будки, а затем как ошпаренные выскакивали из них. «По-моему, нас «пасут», — заметил Александр Николаевич, вглядываясь в темноту. Я предложил не обращать внимания на эту возню.

В тот вечер мы обсудили текущие события, только что закончившийся визит президента Буша в Москву. Неожиданно Яковлев спросил: «Как ты думаешь, КГБ способен совершить террористический акт против меня и Шеварднадзе? Мы получили на этот счет тревожные сведения от людей, заслуживающих доверия». Я высказался в том духе, что андроповский КГБ едва ли пошел бы на такой шаг, но от Крючкова можно ожидать любой пакости. Мы расстались тогда с ощущением надвигающейся беды.

Александр Николаевич, кажется, собирался в тот день выехать за город и ничего не знал о перевороте. «Ах, черт! — выругался он. — Какие подонки! Ну что ж, будем готовиться». Я тоже решил готовиться, но первым делом вышел на балкон. Стояло прекрасное безмятежное утро. Солнце, еще низкое, в легкой дымке, смотрело радостным ликом на просыпавшийся город. По привычке я окинул взглядом стоянку автомашин у подъезда и немедленно обнаружил чужую, спрятавшуюся среди редких деревьев. «Это за мной, — мелькнула мысль. — Надо уходить из квартиры. К друзьям, в «Белый дом» на набережной, куда угодно, где можно сопротивляться не в одиночку. Если понадобится, с оружием в руках». Мои размышления прервал телефонный звонок. На проводе был Лондон, Би-би-си спрашивала, как я расцениваю происшедшее. «Думаю, что путч закончится полным провалом через два-три дня», — ответил я и повесил трубку.

В лифте молодая женщина с ребенком, дочь или невестка одного из генералов КГБ, живущих в доме, спросила меня со слезами на глазах: «Неужели все кончилось, неужели опять вернутся старые времена? Вы депутат, вы должны что-то сделать!» Ее слова как будто придали мне сил. Если в этом доме задают такие вопросы, значит, трещина пошла глубоко, разлад в системе нешуточный.

Машина завелась быстро, и уже через минуту я увидел, что у меня «на хвосте» два «жигуленка» с людьми. Они шли не прячась, почти вплотную, видимо боясь потерять меня в транспортном потоке.

По мере приближения к центру все заметнее ощущалась нервозная напряженность, разлитая в воздухе. Тяжелая угрюмость как будто сковала лица торопливо спешащих на работу пешеходов, но кое-где спонтанно образовывались и тут же рассыпались кучки людей, что-то громко выкрикивавших, жестикулировавших, всем своим видом выражая озабоченность и растерянность. Сразу за мостом на Калининском и вдоль набережной стояли танки.

Оставив машину у здания СЭВ, я бросился к «Белому дому». На подходах к нему в этот утренний час почти никого не было, однако внутри царила суматоха. За каждым появлявшимся депутатом или ответственным чиновником вдогонку мчались журналисты с магнитофонами и телекамерами. Преобладали западные газетчики и телевизионщики. Тут были и Си-эн-эн, и Би-би-си, и радио «Свобода». Прямо из здания они вели репортажи в свои редакции. На состоявшейся вскоре пресс-конференции Ельцин зачитал обращение к народу с призывом оказать сопротивление путчистам. Затем, сопровождаемый беспорядочной толпой депутатов, журналистов, сотрудников охраны, он спустился по лестнице на набережную и поднялся на стоявший поблизости танк. Я находился в нескольких шагах от Президента и зримо ощутил его гигантское напряжение воли и решимость. В голове мелькнула мысль: сейчас, в этот миг, вершится История, и я ее непосредственный свидетель.

Когда вслед за Ельциным на танк поднялся офицер в генеральской форме, раздались свист и выкрики «долой!», но генерал Кобец не смутился. «Вооруженные силы поддерживают законное правительство России и всенародно избранного Президента республики», — заявил он под аплодисменты оторопевшей от неожиданности толпы. С того момента я уже не сомневался, что заговорщики не поддержаны армией, а это значит — не за горами их бесславный конец.