СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

В полдень 1 мая, за две недели до намеченного отлета Эйзенхауэра в Париж, ему позвонил Гудпейстер: "Один из наших разведывательных самолетов, совершающий плановый полет со своей базы в Адане, запаздывает, возможно, он потерян".

Информация была неприятной, но тревоги не вызывала. Если самолет потерпел аварию или сбит, то вряд ли пилот Фрэнсис Пауэрс остался жив. Кроме того, ЦРУ заверило Президента: если самолет будет падать, он разрушится или в воздухе, или в момент удара о землю, так что никаких вещественных доказательств его шпионской миссии не останется. В аппаратуру был встроен механизм самоуничтожения. Но ЦРУ утаило от Эйзенхауэра, что механизм этот приводится в действие пилотом и взрывной заряд весит всего два с половиной фунта — едва ли этого достаточно, чтобы уничтожить такой большой самолет, как У-2, что сотни футов туго скрученной кинопленки останутся невредимыми при падении самолета и возникшем пожаре, а это как раз и явится тем исчерпывающим вещественным доказательством, которое было необходимо Советам. Эйзенхауэр посчитал, что пилот мертв, а от самолета остался только обгоревший мусор. Он поблагодарил Гудпейстера за информацию и занялся другими делами*23.

На следующее утро, 2 мая, Гудпейстер вошел в Овальный кабинет. "Г-н Президент, — сказал он, — мне сообщили из ЦРУ, что судьба разведывательного самолета У-2, о котором я говорил вам вчера, все еще неизвестна. Пилот сообщил о пожаре в двигателе, когда был над территорией России примерно на расстоянии одной тысячи трехсот миль от границы, и с того момента связь с ним прервалась. Учитывая количество топлива на борту самолета, шансов на то, что он еще находится в воздухе, нет"*24. Если Пауэрс не был в воздухе, стало быть, он мертв, а самолет разрушен. Поэтому Эйзенхауэр решил ничего не предпринимать и оставить следующий шаг за Хрущевым, который, как предполагали (или надеялись), также не будет ничего предпринимать. Если намерения Хрущева в отношении встречи в верхах были искренними, то он постарается принизить значение этого инцидента или совсем проигнорирует его, ограничившись одним или двумя замечаниями Эйзенхауэру в Париже.

5 мая Хрущев, выступая в Верховном Совете СССР, заявил, что Советский Союз сбил американский шпионский самолет, вторгшийся в советское воздушное пространство. Хрущев гневно осудил Соединенные Штаты за "агрессивную провокацию", выразившуюся в "бандитском полете" над территорией страны. В своей длинной речи он заявил, что американцы специально выбрали дату 1 мая в надежде, что в этот день советская охрана не будет бдительной, но этот расчет не оправдался. Хрущев дал свою собственную интерпретацию провокационного полета: "Агрессивные империалистические силы в Соединенных Штатах в последнее время принимают активные меры, чтобы сорвать встречу на высшем уровне или по меньшей мере для того, чтобы соглашение, которое могло бы быть достигнуто, не было заключено". Он, однако, не обвинял Эйзенхауэра; наоборот, он высказал предположение, что милитаристы действовали в обход Эйзенхауэра*25.

Эйзенхауэр решил не возражать и не давать никаких объяснений. Он бы мог немедленно опровергнуть все обвинения в заявлении и принять на себя полную ответственность, признав, что ни один У-2 не поднимался в воздух, не имея на то его личного разрешения. В своем заявлении он мог бы указать на необходимость таких полетов для обеспечения безопасности его страны, учитывая закрытый характер Советского Союза и опасения повторения ядерного Пёрл-Харбора. По ходу дела он мог бы напомнить миру, что КГБ, и каждый это знает, занимается на Западе шпионажем значительно более активно, чем ЦРУ в России. Он мог бы дать краткое изложение истории полетов У-2 и доказать правильность своей позиции в главном фундаментальном вопросе — ракетного отставания: вся информация, собранная за время полетов, убедительно свидетельствовала, что никакого отставания в ракетах не было, несмотря на хвастливые заявления Хрущева о превосходстве, и что, располагая фотоснимками, Соединенные Штаты имели возможность контролировать в определенной степени расходы на собственные оборонные нужды.

Но ничего из перечисленного он не сделал, потому что сохранение тайны полетов У-2 превратилось у него в фетиш. Нелепость этого фетиша заключалась в том, что полеты У-2 не составляли тайны для Советского Союза — он знал о них с самого первого полета в 1957 году. Кроме того, и правительства стран, причастных к этим полетам, — Англии, Турции, Франции, Норвегии, Формозы и других знали о полетах У-2. Не знали о них только американцы и выбранные ими представители в Конгрессе.

Эйзенхауэр мог воспользоваться и другим вариантом ответа, заявив примерно следующее: поскольку Советы отвергли его предложение об "открытом небе", он решил непременно осуществить его, пустить даже в одностороннем порядке, продемонстрировав тем самым Хрущеву, что, мол, и советские самолеты могут летать над Соединенными Штатами везде, где он захочет. Но для того чтобы сделать такое заявление, он должен был открыто объявить о полетах У-2. Хотя сейчас, через четверть века, когда русские и американские спутники-шпионы постоянно вращаются на своих орбитах вокруг Земли, трудно понять, какой именно ущерб могло нанести это признание, Эйзенхауэр решил предпринять отчаянные усилия, чтобы сохранить полеты в тайне или вообще отрицать их. Вместо заявления-признания он сделал заявление-прикрытие.

Он сделал это потому, что считал: такое заявление сработает. Исходя из предположения, что Пауэрс мертв, а от его самолета остались только обломки, Эйзенхауэр считал, что Хрущев доказать ничего не сможет. Ирония судьбы — или, может быть, трагедия, если учитывать, что было поставлено на карту на встрече в верхах, — ведь Эйзенхауэр считал самым большим активом свою репутацию "честного человека", и если У-2 будет потерян, по его словам, "в тот момент, когда мы будем заняты, по-видимому, откровенными переговорами", самолет может быть выставлен "на обозрение в Москве и полностью свести на нет эффективность действий Президента". Но он очень надеялся на то, что Хрущев, не имея никаких материальных доказательств, не сможет говорить убедительно.

В полдень 5 мая, после возвращения в Вашингтон, Эйзенхауэр одобрил заявление Национального управления по исследованию космоса (НАСА). В нем говорилось: "Один из исследовательских самолетов НАСА, типа У-2, которые используются с 1956 года в долгосрочной программе по изучению метеорологических условий на больших высотах, пропал без вести после 1 мая, когда пилот сообщил, находясь над районом озера Ван в Турции, о трудностях с подачей кислорода". Имелось в виду, что У-2 мог сбиться с курса, пересечь границу и углубиться в воздушное пространство России. Подразумевалось, но не было сказано прямо, что самолет для метеорологических исследований Пауэрса был именно тем самолетом, который сбили русские*26.