СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Но для упорядоченного, направленного на нужды подчиненных ума Эйзенхауэра, ныне дополнительно отягченного ответственностью командования, подобное предложение звучало неприемлемо. У него не было ни карт, ни планов, ни разведданных, ни подготовительных мероприятий, и он ни в коей мере не был удовлетворен развитием ситуации в Северной Африке. "В настоящее время я решительно возражаю против любого ослабления сил, задействованных в операции «Торч»", — отвечал он начальникам штабов. Как и они, он желал бы воспользоваться любой благоприятной возможностью, но настаивал на планомерном продвижении вперед. "Ради Бога, — говорил он, — давайте делать все по очереди". Его первым требованием было создание стабильного тыла. "Я не пугаюсь собственной тени", — заявлял он критикам, но в тот же день говорил Смиту: "Не позволяйте там никому хвастливо считать, что дело уже сделано" *10

Оглядываясь назад, следует признать, что это было одно из самых больших упущений второй мировой войны. Если бы союзники неожиданно захватили Сардинию в ноябре 1942 года, вся военная кампания в Средиземноморье изменилась бы самым решительным образом. Но это требовало риска, к которому Эйзенхауэр не был готов.

Эйзенхауэр мог бы успешнее справиться со своей первой командной миссией, если бы отказался от последовательного систематического продвижения вперед, которое ему привили в Штабной школе, и усвоил принцип Пэттона, сформулированный им еще в 1926 году, когда он убеждал Эйзенхауэра не забывать, что "победа в следующей войне будет зависеть от исполнения, а не от планов" *11. Но Эйзенхауэр был двадцать лет штабным офицером и не мог избавиться от способа мышления, ставшего его второй натурой. Он сосредоточился на управленческих задачах и функциях и настаивал на последовательном, а не смелом и рискованном продвижении вперед, даже если к последнему склонялось его начальство.

В середине декабря, после того как Эйзенхауэр решил, что союзники еще недостаточно сильны для наступления, и распорядился об очередном переносе времени наступления на Тунис, ОКНШ напомнил ему, что "большие первоначальные потери при решительном штурме предпочтительнее потерь, которые свойственны затяжным окопным боям" *12. Это было равносильно обвинению в чрезмерной осторожности, которое Эйзенхауэр считал абсолютно незаслуженным. Вскоре после этого, когда генерал Ллойд Фридендалл, командовавший американскими войсками на левом фланге Британской первой армии, предложил наступать в направлении Сфакса и Габеса, Эйзенхауэр решительно возразил. Чтобы удостовериться в "полном понимании", он встретился с Фридендаллом лично и предложил ему сосредоточиться на сохранении своих позиций. "Только когда... весь регион гарантирован от атак противника", Фридендалл мог планировать наступательную операцию, да и то лишь убедившись, что ни одно из его передовых подразделений не может быть изолировано и окружено *13.

Эйзенхауэр писал в своем дневнике, что первый месяц боев доказал ему: "...богатый организационный опыт и трезвый логический ум являются необходимыми составляющими успеха, и "резвый", ищущий популярности авантюрист может попасть на первые полосы газет, но настоящего дела не совершит..." *14

И тогда, и потом Эйзенхауэр настаивал, что у него не было иного выхода, как ждать пополнений людьми и ресурсами, и, вполне возможно, он был прав. Но нельзя, однако, не пытаться представить, что на его месте сделал бы более решительный командующий — например, Пэт-тон или Роммель.

Батчер вспомнил, что "Эйзенхауэр был похож на тигра в клетке, рычал на каждого, требуя исполнения своих распоряжений" *15. Раздраженный своим начальством, он кусал подчиненных. Политические проблемы не оставляли его. Ему претило то, как его штабные офицеры сваливали на него свою ответственность. Он жаловался, что они, кажется, никогда не поймут простой истины: "...получая приказ, они избавляются от значительной части своей моральной ответственности". Мейми он признавался, что никогда еще не работал так много и никогда еще так сильно не уставал: "Лондон кажется пикником по сравнению с этим", и добавлял: "Я надеюсь вернуться домой еще не старым калекой, но иногда мне думается, что за неделю здесь проживаешь десять лет, поэтому я не уверен, что вернусь молодым, веселым и резвым, как жеребенок!" Одно из писем того периода он начал так: "Надеюсь, оно не будет столь же раздраженным и противным, как мое сегодняшнее настроение" *16.

На публике же Эйзенхауэр демонстрировал прекрасную способность скрывать свою усталость, жалость к себе и пессимизм. Он проводил еженедельные пресс-конференции и в оценке ситуации был неизменно оптимистичен. Как он объяснял Мейми, "когда возрастает напряжение, люди склонны выявлять свои слабости. Командующий должен скрывать их, и пуще всего скрывать сомнения, страх и неверие" *17 . Насколько хорошо ему это удавалось, свидетельствует один из сотрудников его штаба, который писал в то время: "[Эйзенхауэр] — воплощение энергии, юмора, потрясающей памяти на подробности и всесокрушающей веры в будущее" *18.

22 декабря Эйзенхауэр отправился на фронт, где он хотел проверить все сам и, как он надеялся, отдать приказ о начале наступления. В сочельник он поехал на позиции. Продолжительный дождь превратил всю местность в болото. По бездорожью никакой вид транспорта пройти не мог, да и по дорогам ездить было почти невозможно. Эйзенхауэр решил отложить наступление, подождать хорошей погоды и новых подкреплений. Он сообщил ОКНШ, что "временный отказ от нашего плана полномасштабной операции является для меня самым сильным разочарованием в жизни", и назвал его "горьким решением" *19. Бросок к Тунису не состоялся. Впереди маячила долгая кампания.

Первый опыт командования войсками выявил как сильные, так и слабые стороны Эйзенхауэра. Самая большая его удача заключалась в организации совместной деятельности союзников, особенно в Штабе объединенных сил (ШОС). Нельзя не оценивать его способности общаться с людьми и следить за тем, чтобы британские и американские офицеры успешно работали вместе. Но в момент решительного наступления он не продемонстрировал того безрассудного порыва, который позволил бы ему овладеть тактической инициативой, и той личностной силы, которая вызвала бы прилив дополнительной энергии в других и позволила бы союзникам овладеть Тунисом и Сардинией. Он не принудил себя или своих подчиненных к наивысшему усилию; руководимые им операции не отличались решительностью и энергией.

Между 14 и 24 января Черчилль, Рузвельт и их штабы встретились в Касабланке для согласования стратегии на 1943 год, принятия соответствующих решений и обсуждения мировой политики. Эйзенхауэр приехал в Касабланку на один день, 15 января, чтобы доложить обстановку на своем театре военных действий. Первоначально он произвел плохое впечатление на Рузвельта, который заметил своему советнику Гарри Гопкинсу: "Айк какой-то дерганый". Гопкинс пояснил, что это следствие ужасного перелета (над Атласскими горами Б-17 Эйзенхауэра потерял два мотора, и пассажирам едва не пришлось прыгать с парашютов), гриппа и огорчения в связи с отменой наступления на Тунис *20. Он мог бы еще добавить озабоченность Эйзенхауэра своим будущим.