Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца

Но вот и вестибюль, с которого началось наше победное торжество, приведшее к нескольким десяткам пленных и потере прапорщика.

В вестибюле была группа юнкеров и еще каких-то людей. Я бросился к юнкерам:

"Сейчас наверх. Налево, через один зал, а затем через другой, в корридор.

Там увидите открытую дверь налево, на лестницу. И там стоит часовой – юнкер Шапиро. Так немедленно отправляйтесь туда… Но почему вы без винтовок? Что это за люди?" – озадаченно-недоуменно, ничего не понимая, спрашивал я.

– "Мы… Дворец сдался…" – наконец мрачно ответил один юнкер.

"Сдался?!.. Вранье, не может быть", – и я бросился в дверь под арку. Под аркой шумело, гудело, двигалось. И я, рванувшись в поток, напирающй в те же двери, что и мне нужны, проталкивался, дрался, и снова проталкивался, пока не очутился, совсем сдавленный водоворотом человеческих тел, перед лестницей в комендантскую, тоже всю занятую людьми.

От этой невольной остановки я начал уяснять, что действительно что-то случилось, но что, я не отдавал себе отчета.

– "А вот где ты? – Стой!" – оглушил меня окрик, и перед лицом, над плечами, отделившими меня от кричавшего матроса, показалась с трудом тянущаяся ко мне мозолистая, с короткими, корявыми пальцами, рука.

"Он схватит меня за лицо!" – мелькнула мысль и ужас овладел мной. И от этого ощущения я рванулся в сторону и вступил на ступеньку лестницы; и только тут я заметил, что еще немного выше стоит Комендант Обороны, а рядом высокий, с красивым лицом, вольноопределяющийся лейб-гвардии Павловского полка. Увидев Коменданта, я сделал еще усилие и снова протиснувшись, поднялся еще на несколько ступенек.

Он заметил меня. И нагнулся ко мне: "Саня, я вынужден был сдать Дворец. Да ты слушай", – увидя, что я отпрыгнул от него, продолжал он.

"Сдать Дворец?" – горело в мозгу.

– "Не кипятись. Поздно – это парламентеры. Беги скорее к Временному Правительству и предупреди… скажи: юнкерам обещана жизнь. Это все, что пока я выговорил. Оно еще не знает. Надо его спасать. Для него я ничего не могу сделать. О нем отказываются говорить"…

"Да, да, спасать!"… – овладело моей душой новое горение. И я повернулся бежать. А навстречу тянется матрос. "В живот!" И я нагнувшись сверху вниз ткнул головою ему в живот и, как-то проскользнув дальше в толпу, стал пробираться. Тяжело, не понимаю как, но я продвигался вперед, среди этой каши из рабочих, солдат, юнкеров, – оборачиваясь посмотреть, где матрос. Но его из-за сгрудившихся тел не было видно. Но вот, стало свободнее. Только одни юнкера, медленно продвигающиеся, без оружия, к дверям.

А вот и выскочил из толпы и побежал дальше. "Скорее за поворот. Нет, не сюда.

За второй",… – и я продолжал бежать. Вот и поворот.

"В этот", – решил я и завернул.

– "Господин поручик, там большевики, пулеметы", – выросли передо мною две фигуры юнкеров.

"Где?" – "За стеклянной дверью, в конце корридора. Слава Богу, что вас встретили. Мы нарочно стоим здесь, чтобы думали, что все хорошо, что мы часовые. А то в тыл баррикадам зайдут!" – говорили братья Эпштейны, юнкера нашей Школы.

"Правильно. Стойте", – и я сделал движение, чтобы бежать дальше.

– "Господин поручик, Ораниенбаумцы идут".

"Ораниенбаумцы? Где?" – из одной из дверей в покинутый мной корридор действительно выходила новая толпа юнкеров.

"Надо бежать к Временному Правительству, чего медлишь?" – работала мысль. – "Нет, постой!" – и что-то толкнуло меня к выходящим юнкерам.

"Юнкера стой!" – заорал я и начал говорить. Что я говорил, я не отдавал себе отчета. Я призывал и проклятия матерей за оставление Дворца, за позор, которым покроются их погоны, эта ступень к высокому званию офицера, я и взывал к товариществу, к традициям. Юнкера мрачно слушали меня. А когда я выкричался, то снова пришли в движение, но уже тихо и безмолвно. Но все же, несколько человек бросились ко мне и со слезами стали просить прощения за уход: "Но что мы можем сделать! С нами нет офицеров! Мы попробовали, после первого раза, когда вы говорили с нами о шествии из города народа с духовенством, выбрать начальников из юнкеров. Но ничего не вышло, когда те начали распоряжаться. Сами же выбиравшие стали отказываться. Вот, если бы у нас были такие офицеры, как капитан Галиевский вашей Школы, то этого не было бы… Простите, мы побежим, а то отстанем от товарищей, будет хуже!.." – и они побежали к удалявшейся роте.

Опять пустынные корридоры, лестница и наконец Портретная Галлерея. Никого. На полу винтовки, гранаты, матрацы. А со стен в скованных золотых рамах стоят, во весь рост, бывшие Повелители могучей, беспредельной России. "Счастливые!

Вы безмятежно спите!" – в благоговейном страхе взглянул я на портреты Владык моих предков, которые так им служили со своими современниками, что перед Россией трепетала Европа. "А теперь!"… – И я стал молиться Богу, с просьбой прощения за кощунство, которое я собой представляю, шагая по этому залу.

"Скорее, скорее отсюда", – неслось в голове, но ноги не слушались, и я уже едва плёлся. "Какая длинная галлерея! Я не дойду. Это что? А, да, след от разорвавшейся бомбы. Бомбы? – Да, да, бомбы!" – "Господин поручик, вы куда?" – и из-за портьеры, обвивавшей вход в залу из Портретной Галлереи, показалось двое юнкеров нашей Школы, но кто – я не узнавал.

– "Идите в полуцыркульный зал; там есть наши и Никитин, член Временного Правительства".

"Ах да, спасибо", – и я опомнился. "А где само Временное Правительство?" – спросил я, снова овладевая собою.

– "Оно? Не знаем!" – "Здесь, господин поручик!" – раздался голос справа из маленькой темной ниши.

Я бросился туда. В ней лежало и стояло несколько человек юнкеров с винтовками в руках. "Что вы делаете?" – спросил я.

– "Мы в карауле при Временном Правительстве – оно здесь, направо". – и мне указали дверь.

Я вошел. А. И. Коновалов выслушал доклад, затем я вышел из маленького кабинета и пошел в галлерею. И здесь я сел на маленький диванчик. Скоро выскочила женщина и, говоря, что она представительница прессы и поэтому, представляя собою общественное мнение, может быть совершенно спокойна, что ее никто не тронет, – металась от одной двери к другой. Меня это смешило.

Посмотрит направо, напротив, на дверь, на винтовую лестницу, сейчас же отскочит и бросится в зал. Но вот, выскочил штатский, схватил ее под руку и они побежали в зал.

Сидеть было приятно. Мягко. И я с удовольствием сидел. В голове было так тихо, спокойно.

Вышел Пальчинский, за ним Терещенко.

– "Нет, это не приемлемо, я категорически утверждаю!…" – доносился до меня голос Пальчинского. "Надо вернуть юнкеров! Послушайте, бегите, верните юнкеров", – продолжал он.

"Ах, это ко мне относится". И я попытался подняться. Но ничего не вышло.