Марсель Брион - Моцарт

Все три поездки Моцарта в Италию в том возрасте, когда на его чувствительности и воображении этот «рай музыки» мог оставить наиболее глубокий отпечаток, оказали значительное влияние на развитие его личности и гения. Ему было тринадцать лет, и если формирование его индивидуальности; несмотря на Мюнхен, Вену, Париж и Лондон, было довольно «провинциальным», он уже был достаточно подготовлен к тому, чтобы вслушиваться в уроки страны, которая, во вред себе или на пользу, задавала тон Европе, навязывала ей свои вкусы, а вместе с ними и своих виртуозов, композиторов и певцов. Нигде в Германии или во Франции не было оперных ансамблей, сравнимых с теми, что он слышал в Милане, Парме, Флоренции и Риме. Неаполь, общепризнанная столица вокала, создавал стиль комедии-буфф и лирической драмы, его все пытались исследовать и подражать ему. В стране, где все поют, и ноют с чувством, и где у всех прекрасный голос, было довольно нескольких энергичных учителей, дисциплинировавших эту всеобщую «природную музыкальность», чтобы сформировать изысканно-утонченное и одновременно естественное артистическое чувство непринужденного изящества и очарования.

Итальянская опера, опиравшаяся на необычайное обилие талантов, царила во всей Европе, от Мадрида до Санкт-Петербурга, но совсем другое дело было слушать эту музыку в атмосфере той самой страны, где она была создана, в декорациях ее пейзажей, в сердце городов, чей барочный декор создавал столько великолепных, изысканных театров. Жизнерадостность, в атмосферу которой попадаешь сразу, едва перевалив через горы, отделяющие Юг от германского мира, придавала этой музыке более полное звучание, она пронизывала повседневную жизнь. Зрелище составляло главную часть жизни итальянца: он не только любил театр, театром было для него все — гостиная, улица, прогулка.

Слышать великих итальянских композиторов в родной стране означало открывать для себя подлинный размах их произведений: становилось понятно, до какой степени они укоренялись в настоящем и будущем этих городов, носителей самой древней европейской цивилизации, и насколько естественным был для них гений этого народа; я бы сказал, насколько он был непосредственной эманацией существа его природы, одновременно всего того, что было в нем и наиболее общим, и уникальным. Поездка в Италию была необходима и еще по одной причине: итальянцы считались мэтрами в области музыкального вкуса, и важно было получить их признание. Правда, самые великие немецкие музыканты никогда не бывали в Италии и, возможно, были бы там недостаточно оценены по той причине, что их талант был слишком специфически германским, но этого признания им всегда не хватало в глазах широкой публики: они оставались местными мэтрами, не признанными иностранными столицами по той единственной причине, что у них не было этой итальянской марки.

В период, когда Леопольд Моцарт все еще хотел, чтобы его сын сделал карьеру виртуоза, а также ради его репутации как композитора, ему казалось, что итальянские аплодисменты обязательно послужат официальному признанию его известности в обеих ипостасях. Таким образом, Вольфганг ехал в Италию как для того, чтобы его там услышали, так и для того, чтобы слушать самому. Удивление, которое неизбежно должны были вызвать необычные способности вундеркинда, будет подобно растущему снежному кому; как только станет известно о его приезде, меломаны будут наперебой приглашать к себе это маленькое чудо.

В расчете на утонченную и разборчивую аудиторию репертуар ребенка состоял из сочинений, уже написанных в предшествовавшие годы, а также тех, которые он не преминул написать во время путешествия. Для этой цели экипаж был оборудован целой системой планшетов, чернильниц и нотной бумаги, чтобы они были всегда под рукой у Вольфганга. Теперь он был уже достаточно взрослым, чтобы не тратить долгие, скучные часы на придумывание фантастических эпизодов в воображаемом королевстве Рюкене — когда-то это занятие так развлекало его и Наннерль по пути в Париж… Однако сказочное воображение не то чтобы совсем угасло, оно просто уступило место настоящему вторжению музыки: Вольфганг жил единственно в музыке и для нее. Все, чего он касался, превращалось в музыку, и его желание сочинять было таким безудержным, что ему было необходимо при любых обстоятельствах иметь возможность удовлетворять его безотлагательно. В карете, на почтовой станции в ожидании смены лошадей, за столом гостиницы или постоялого двора — повсюду он должен был немедленно записывать на бумаге музыку, которая звучала у него в голове И даже в городах, где путешественники были непрерывно заняты концертами, визитами, зваными обедами, посещением оперных спектаклей либо хлопотами решивших все повидать туристов, Вольфганг почти ежедневно находил время сочинять.

Когда путешественники преодолели перевал Бреннер и спустились к Больцано, сильно похолодало. Из Зальцбурга они выехали 12 декабря 1769 года. 15-го остановились в Инсбруке. Пурпуровые и желтые скалы Доломитов, мимо которых они проезжали, вызвали у них возгласы восхищения. В этой стране рынков, где встречались германский и латинский миры, соединяясь в некий странный сплав, они уже открывали Италию во всей ее пышности и очаровании. Они остановились в Триесте, чтобы полюбоваться морем, которое показалось Вольфгангу более синим и более веселым, чем Ла-Манш, пересеченный ими несколько лет назад, на пути из Парижа в Англию. В лавках и магазинах приморского города он отметил встречу изделий Востока с товарами из Балтики и скандинавских стран. Им хотелось побывать всюду, но дилижанс остановился надолго только в Роверето, где выеадил их в рождественский вечер. К удивлению путешественников, их сразу же узнали и окликнули итальянские и австрийские друзья, Кристиани и Пасквини, оба музыканты, и юные графы Лодроны, принадлежавшие к самой отборной австрийской знати.

Все общество собралось на всенощную, когда под грохот аплодисментов ребенка пронесли через толпу и водрузили на кафедру органа, где он импровизировал, вызывая неописуемый восторг. Последующие дни стали днями самого громкого триумфа. Роверето был одним из тех небольших городков, которые гордились своей оперой — в те дни там давали оперу Гульельми Руджеро, оцененную Вольфгангом очень высоко — за ее филармоническую академичность, за ее виртуозов и меценатов. Меценатам Роверето Моцарт так понравился, что многие из них заказали его портрет модным художникам; снежными хлопьями падали листы бесконечных в его честь сонетов, изобиловавших безумными рифмами, а концертные залы, где играл юный Моцарт, всю эту сказочную неделю разрывались от неистовых оваций.