Марсель Брион - Моцарт

Он не отказался полностью и от театра. В 1825 году Да Понте организовал турне одной оперной труппы, собранной испанским певцом Висенте Гарсией, игравшим Альмавиву в Севильском цирюльнике, роль, которую написал для него Россини. Гарсия привез в Америку сына Мануэля и дочь Марию, которая в Нью-Йорке вышла замуж за французского коммерсанта по имени Малибран. Успех Гарсии был настолько велик, а приток восторженных подписчиков так широк — некий граф де Сюрвийе, а это был не кто иной, как Жозеф Бонапарт, каждый вечер появлялся в заранее купленной ложе, — что Да Понте уже мечтал о возвращении к карьере театрального поэта и импресарио. Мудрость его от этого удержала. Он продолжал обучать итальянскому языку, стал профессором колумбийского колледжа — увы, без учеников! Открыл книжный магазин, «куда прихожу с пением петухов, — говорил он, — откуда выхожу редко и возвращаюсь домой поздним вечером. Сказать по правде, мне мало приходится вставать со своего сиденья, потому что покупатели редки, но я по крайней мере с радостью вижу, как перед моей дверью то и дело останавливаются кареты, из которых выходят красивейшие женщины, принимающие мою лавку за соседнее заведение, где продают сласти и выпечку. Чтобы люди думали, что у меня много клиентов, я выставил в окне объявление: «Здесь продаются сласти и кондитерские изделия из Италии». И когда оно привлекает ко мне покупателей, я показываю им Петрарку и некоторых других наших поэтов, утверждая, что это самые сладкие сласти для тех, чьи зубы способны их разжевать». Так либреттист Свадьбы, Так поступают все, Дон Жуана в улыбчивом смирении, в покое, не нарушаемом никакими оглушительными событиями, окончил бурную жизнь завзятого авантюриста.

Моцарт познакомился с Да Понте в доме своего друга фон Ветцлара. Это именно Ветцлар, когда Вольфганг предложил ему квартиру в своем доме, 18 июня 1783 года держал в крестильной купели его сына Раймона, вскоре умершего в возрасте девяти недель. Кому первому, Моцарту или Да Понте, пришла в голову мысль сделать оперу из комедии Бомарше? Композитор восхищался одновременно драматической и комической живостью писателя, услышав в Бургтеатре в 1783 году Севилъского цирюльника Паизиелло. Но этот Цирюльник был всего лишь фарсом со всеми ухищрениями комедии дель арте, тогда как Фигаро, благодаря жизненности и правде характеров, трагической пылкости, скрытой под покровом иронии и юмора, горечи, граничащей с отчаянием, и ядовитой социальной критике, позволяет выразить все человеческие страсти через развитие сложной, нюансированной партитуры.

Впрочем, этот элемент беспокойства и чуть ли не мятежа должен был по праву насторожить власти. В Шёнбруннском дворце плохо понимали благосклонность короля и королевы Франции к автору, смехом подрывавшему устои общества. Там считали ослеплением преступную неосторожность французской аристократии, аплодировавшей в театре убеждениям, которые по логике вещей могли повлечь за собой очень неприятные последствия. Тирады Фигаро несли в себе угрозу, в подтексте которой слышался припев Карманьолы; и эти мужчины, эти женщины, которым предстояло заплатить головой за свое легкомыслие, смеялись над распоясавшимся слугой, даже не предполагая, что завтра он станет их хозяином, а возможно, и палачом. Каватина из первого акта, в которой с улыбкой, маскирующей гнев и жажду мести, Фигаро объявляет, что подыграет графу на гитаре, « если захочет барин попрыгать», выдержана вполне в духе революционного гимна и демонстрирует нам, с какой проницательностью музыкант услышал самые тайные мысли поэта. Такое могло еще пройти во Франции, которая с легким сердцем неслась навстречу катастрофе, но в мудрой и подозрительной империи Габсбургов не стали бы терпеть эти подрывающие устои декларации.

Не могло быть и речи о том, чтобы поставить Фигаро без разрешения императора. Лоренцо Да Понте со всей своей итальянской тонкостью понимал, что бесполезно приниматься за работу, если заранее не получено согласие Иосифа II. Оба они, Моцарт и Да Понте, привыкли работать быстро. При согласии императора опера могла быть написана за самое короткое время, нужно было лишь знать, как это согласие получить, говорил итальянец.

На первый запрос император ответил, казалось бы, вполне законно, что, поскольку постановка аналогичной пьесы в театре запрещена, невозможно одобрить сделанную по ней оперу. Да Понте ловко изложил дело, сказав императору, что переделал пьесу таким образом, что никто не сможет усмотреть в ее тексте скандальной темы: все места, содержавшие непочтение к религии, монархии, общественному порядку и добрым нравам, были безжалостно вырезаны. «Как Ваше Величество сами можете в этом убедиться…» — добавил он, вынимая из кармана бумажный свиток. Благосклонный Иосиф II ответил, что доверяет ему, но желает, чтобы ему представили партитуру, когда Моцарт ее закончит. Да Понте пообещал это и, потирая руки, удалился.

Оба артиста принялись за работу с лихорадочной скоростью: Да Понте резал и компоновал шедевр Бомарше, а Моцарт писал музыку каждой сцены, едва был готов текст. 29 апреля 1786 года, через шесть недель непрерывной работы, опера была готова, и 1 мая на сцене Бургтеатра уже состоялась премьера. Очевидно, по мере продвижения автора текста и композитора к конечной цели музыканты параллельно работали над партитурой, получая ее кусками от переписчиков, а певцы разучивали свои роли и репетировали.

Свадьба Фигаро отличалась блистательным составом исполнителей. Базилио и Сюзанну пели два английских артиста, О'Келли и Нэнси Стораче; эти старые друзья, с которыми когда-то познакомился Моцарт во время своего пребывания в Лондоне, считались теперь одними из самых блестящих звезд Бургтеатра. Директор сцены Буссани пел Бартоло, его жена — Керубино. София Лаши была восхитительна в роли графини, а Стефано Мандини, полный блеска Альмавива, подавал ей реплики со всей мощью своего могучего таланта. Что касается Фигаро, то эту роль исполнял Бенуччи, обладавший сильным голосом и ироничной манерой исполнения. Англичане и итальянцы… В труппе не было ни одного немца, ни одного австрийца, если не считать маленького Готлиба, который играл женственную роль Барбарины.

Неужто не было в то время немецкого певца, который был бы достоин того, чтобы занять место среди этих заграничных «звезд»? Скорее всего, это так, ибо вот что писал сам Моцарт, остававшийся тем не менее ярым поборником немецкой оперы, как позднее Шуман и Вагнер. «Сегодня немецких певиц и певцов можно пересчитать по десяти пальцам рук», — признается он своему маннгеймскому другу Кляйну, предлагавшему ему вместе написать немецкую оперу, героем которой был бы Рудольф Габсбургский. Даже те, кем должна была гордиться Германия — Тейбер, Каваль-ери, Адамбергер, — могли работать только вместе с итальянцами. И хотя они и были готовы к этому, директора театров не были ни столь благородны, ни столь патриотичны, чтобы ангажировать немцев.