Геннадий Красухин - Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

«Кто знает, что такое слава! / Какой ценой купил он право, / Возможность или благодать / Над всем так мудро и лукаво / Шутить, таинственно молчать / И ногу ножкой называть?..» (Ахматова о Пушкине).

А ведь взметнувшаяся до небес поначалу прижизненная слава Пушкина стала скукоживаться и сходить на нет, когда бывшим его почитателям были предложены «Евгений Онегин», «Граф Нулин», «Повести Белкина», «Домик в Коломне», три опубликованные поэтом «маленькие трагедии», стихотворная повесть «Анджело» и огромная россыпь блистательных лирических стихотворений. Но нет. Зрелого Пушкина публика не принимала. «Было время, литература была благородное, аристократическое поприще, – пишет Пушкин приятелю в апреле 1834-го года. – Ныне это вшивый рынок».

«Вшивый рынок» – барахолка. Но ведь и вся наша жизнь, если вдуматься, – большей частью барахолка, на которой царствуют нравы, меньше всего связанные с благородством и аристократизмом. Так что ахматовский вопрос «какой ценой?» обращён к личному нравственному выбору человека.

Ещё одна цитата:

Приходилось читать насмешливое: дескать, автор этих строк, харьковский поэт Борис Чичибабин, пожалуй, по дарованию сильно уступит тем, кого жалеет – Алексею Николаевичу Толстому и Валентину Катаеву. Но стихи Чичибабина вовсе не отрицают одарённости этих художников и не запечатлевают желание автора равняться с ними. Его сожаление конкретно и адресно:

Конечно, правы те, кто, читая стихи Чичибабина, вспоминал о «Детстве Никиты», «Ибикусе», «Буратино», «Петре Первом» А. Толстого. Можно было вспомнить «Растратчиков», «Белеет парус одинокий», «Квадратуру круга», «Траву забвенья» В. Катаева. Однако воспоминания об этих книгах не перекрывают хлёсткой характеристики их творцов. Прошедший за свои убеждения адовы круги советского Гулага, Борис Чичибабин, несомненно, имеет право нравственно судить тех, кто ради возможности публиковать свои книги участвовали в государственной травле людей, объявленных режимом своими врагами, топтали и затаптывали не менее, чем они, одарённых собственных коллег.

Да и книги, которые они во множестве выпускали, частенько не досягали до «Золотого ключика» или «Белеет парус.». Тетралогия «Волны Чёрного моря» и драматическая дилогия об Иване Грозном – яркие примеры именно «суетной удачи» – то есть свидетельство, что, лишь наступая на горло собственному дару, можно понравиться бесчеловечному режиму. А «Хлеб»? А «Маленькая железная дверь в стене»? Не зря Толстого осыпали премиями, не зря подарили ему особняк в Москве. Не зря и Катаеву досталась звезда героя, о которой здесь я уже говорил.

Понимаю, что А. Н. Толстого не сравнить по одарённости, допустим, с Георгием Марковым, а Валентина Катаева с Егором Исаевым. По дару, да, смешно сравнивать. А по сервильности – почему бы и нет. Сервильность оценивается хозяином. И здесь три сталинские премии Толстого, орден Ленина, два других ордена и депутатство вполне сопоставимы со сталинской, ленинской, комсомольской и республиканской премиями Маркова, двумя его звёздами героя соцтруда, двумя орденами Ленина, депутатством, членством в ЦК КПСС и прижизненным музеем в Томской области.

Забавна судьба Егора Исаева с его звездой героя, двумя орденами Ленина, ленинской премией, государственной СССР, депутатством. Его огромная дача в Переделкине помогла ему в 90-е обзавестись натуральным хозяйством. Он занялся разведением кур.

В здравом смысле ему не откажешь: понял, что литературой больше не прокормится. Совсем было смирился с новым своим положением. Но забрезжила надежда на возвращение назад – и замелькал с подборками небольших стихотворений, разумеется, невероятно злободневных – на вечную ещё со сталинских времён тему.

Оцените:

«Сомноженные» и «осторожись» – это фирменные словечки поэта ещё времён удостоенной ленинской премии поэмы «Даль памяти», в сюжет которой так никто и не смог проникнуть, чтобы понять, о чём она написана. Сейчас тоже написал какую-то поэму, за что немедленно получил премию Шолохова. Поднимается с колен! Правда, с трудом.

Но я-то помню его – самоупоённого, возвышающегося на сцене перед делегатами съезда писателей. «Секцию поэзии, – объявлял им Егор, – поручено вести мне – избранному вашей волей секретарю Союза».

Делегаты мрачно молчали. Они знали, кому обязан Исаев секретарством. Знали, что те, кому он обязан, с их волей не посчитались бы. А если б посчитались, не оказался бы этот графоман в руководителях.

И бездарный Марков не оказался бы в руководителях, если б не подготовили для этого почву, в частности, А. Н. Толстой и Катаев, даровитые, но беспринципные, на всё готовые ради собственного благополучия, художники. Ну, а от Маркова и Исаева по цепочке (чесотка к чесотке!) к тем, кого «Литературная газета» высмеивала за безграмотность ещё лет двадцать-тридцать назад.

Мой тесть, Михаил Макарович Бондарюк, человек, безусловно, одарённый, даже талантливый, придавал, как я уже писал, большое значение понятию удачи. Узнав о его работе теперь гораздо больше, чем при его жизни, понимаешь, почему это так занимало его. Удача – вот чего он ждал и не дождался от судьбы, чтобы осуществить то, что задумал и что было в его силах. Михаил Макарович понимал удачу как нечто метафизическое – нерукотворное, как стечение счастливых обстоятельств.

Но есть тип людей, которые удачу, как говорится, ловят за хвост, стараются её приручить, чтобы употребить себе на пользу. И бывают удачливы в этой погоне. Вот только – какой ценой? – как спрашивала Ахматова.

– Ты слышал, – спросила меня Инна Шацкова, заведующая отделом проверки, когда я подходил к автобусу «Литературной газеты», чтобы отправиться с коллегами-сотрудниками на экскурсию в Брянск, – что передали по радио? Теперь опоздания будут считаться прогулами, за них станут высчитывать из зарплаты.

Нет, я об этом не слышал. Всем автобусом всласть обсудили эту новость и решили, что цена её – две копейки в базарный день. Очередная кампания по укреплению производственной дисциплины. Сколько их проводили при Брежневе! И все проваливались. Провалится и эта – при только что взошедшем на престол Андропове. Успокоились. Темнело быстро. Начали подрёмывать. Проснулись – автобус стоит. Шофёра, молодого паренька, на месте нет. Кто-то вышел покурить. Вышел и я. Темно, мы стоим у широкой многоярусной лестницы. Поднялись по ней к красивой обширной многоглавой церкви. Посветили фонариком. Прочитали: «Успенский собор. Памятник архитектуры XVII–XVIII веков». Где мы? Всматриваемся с высоты – город. Неужто приехали в Брянск?