Игорь Ильинский - Сам о себе

Любопытно вот что. Мы помним, что когда-то Ильинский был весьма склонен рассматривать сатирический образ как манекен с механическим заводом. Теккерей, казалось бы, смотрит так же, у него люди – марионетки, марионеточность просится в качестве приема игры, и спектакль при таком решении мог бы излиться в подобие гофманианы.

Зрелый Ильинский, Ильинский Малого театра, отверг эту возможность. Он отвел куклам место в прологе и в эпилоге и повел рассказ о реальных людях, полных живых, хотя и низменных страстей.

С гиком и свистом мчится по кругу грубосколоченная карусель, на аляповатых, раскрашенных зверях застыли важные куклы-маски, а с краю сцены кукольник в черном плаще на многоцветной лоскутной подкладке доверительно и насмешливо делится со зрителями своими наблюдениями над ярмаркой суеты. Это образный зачин спектакля и обрамление его картин. Но когда поднимается занавес, выдержанный В. Рындиным в духе старинной живописи, возникает строгий историзм повествования, правда обстановки и незыблемая правда чувств.

Мы видим Англию первой трети XIX столетия, какой она представлялась писателю, буржуазную Англию в большом развороте «от дворца до лакейской». Перед нами проходят сцены войны и мира, бедности и богатства, взлетов и падений, реальных горестей и призрачного счастья. Нам удается за один вечер посетить патриархальную обитель Седли, мрачное логово скупца сэра Питта, гостиницу для английских военных чинов в Брюсселе с ее роскошью и безвкусицей, богатый холл дома Роберта Кроули, чье шаткое благополучие строится на картах и долгах, убогую, но опрятную комнату обнищавшей Эмилии, наконец, последнее пристанище Бекки – конуру под лестницей, где нет ничего, кроме скомканной постели да пустых бутылок, раскиданных по углам. «Здесь продаются мужья, жены и дети, кровь, тело и души, золото и драгоценные камни... Здесь можно видеть, и притом задаром, воровство, убийство, прелюбодеяние, лжесвидетельство...» – стучат слова кукольника в нашем мозгу все время, пока мы смотрим «представление без героя».

Внутри спектакля куклы оживают, обретают видимость независимости, но, по существу, это те же марионетки, которых легко дергают за ниточки.

Так воплощается режиссером мысль о тщете людских усилий, об иллюзорности личной свободы на ярмарке суеты.

Вот «кукла» Бекки – та самая, которая, по словам автора, «проявила необычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной на проволоке». В спектакле она не палач и не жертва, вернее, то и другое сразу. Бекки Т. Еремеевой – дитя своего времени. Она взяла у него предприимчивость и цепкость, обнаружив отличную приспособляемость к среде. Ее авантюризм, расчетливость, цинизм исторически обусловлены. Притом она и умна, и талантлива, и энергична. Мы видим ее путь по уступам и кручам житейской суеты, ее погоню за синей птицей счастья, которого нет на ярмарке тщеславия, – со стороны нам отчетливо виден «пустяк ее заботы». Юная скромница, которая, потупив взор, вступает в дом своей подружки Седли, брюссельская львица, порхающая меж генералами и полковниками, ловкая стяжательница, торгующая своей тридцатипятилетней красой, наконец, Бекки у своего разбитого корыта – потрепанная кафешантанная певица с вульгарными манерами.

Режиссер Ильинский уберег актрису от тех ошибок, которые сам совершал когда-то, овладевая сатирической ролью. Он помог ей со всей искренностью действовать от лица своей непривлекательной героини. Это стало принципом актерской игры в спектакле.

Но и в «Ярмарке тщеславия» Ильинский остался Ильинским, художником парадоксальным и острым, верным учеником Мейерхольда. Он придал спектаклю стремительный темп, насытил его динамикой мизансцен, нашел десятки образных деталей, отвечающих стилю и духу произведения.

Спектакль Ильинский ставил вместе с Цыганковым, режиссеры работали дружно, и все же почерк Ильинского не смешаешь ни с каким другим.

Толстый Джоз, запутавшийся в мотках шерсти, которую разматывает Бекки, на минуту делается похожим на взнузданную лошадь или собаку на поводке. Экономка Тинкер с ее пропитым голосом и мелкой семенящей походкой вдруг тявкает на Бекки, как шавка из подворотни. Сэр Питт, в своей траурной черной паре напоминающий зловещую птицу, мстительно возникает в створках двери, как коршун, почуявший, что добыча близка. Генерал Тафто – эта высохшая мумия на тонких негнущихся ножках – ухаживает за Бекки с ловкостью и грацией самоскладывающегося перочинного ножа. Пять офицериков один за другим вылетают из дома лорда Стайна, крича на неизменно повышающемся регистре: «Карету миссис Кроули!» Горничная Фиффин, воздушное создание из кружев и наколок, судорожно запихивает краденые деньги в чулок.

Этот почерк легко узнать, но сверкающая «игра ума» ни на минуту не превращается у режиссера в сценическую забаву. Выдумка свежа, и краски ярки, но, прежде чем попасть в спектакль, каждая из них беспощадно пропущена через «идею – целевую установку» спектакля, как любил говорить другой учитель Ильинского – Владимир Маяковский.

С выходом в свет «Ярмарки тщеславия» всем поверилось, что режиссер Ильинский уже родился, что это новое и весьма ценное приобретение для нашего театра».

Выход спектакля был праздником для его участников. К сожалению, он не ощущался так всем коллективом Малого театра. В этом сказалась разноликость, «разноязычие» его творческих работников. Достаточно вспомнить, что и «Власть тьмы» – самая неоспоримая удача театра за последние пятнадцать лет – бралась в штыки частью коллектива и на художественном совете театра была признана годной к выпуску большинством всего лишь на один голос. Спектакль, как говорится, с неизменным успехом прошел к тому моменту, когда я пишу эти строки, около пятисот раз. Он еще и в настоящее время появляется в репертуарной афише театра.

И мне больно слышать со стороны и похвалы его слаженной крепости и жалобы на то, что он все же расшатывается в некоторых своих частях. Но что же делать? Такова участь большинства долголетних театральных спектаклей, жизнь которых идет без вливания новой крови и творческих пересмотров. А в особенности, если такой спектакль остается беспризорным, как это было с «Ярмаркой тщеславия» в течение моего двухлетнего отсутствия в Малом театре.

После постановки «Ярмарки тщеславия» театр счел возможным поручить мне ставить заново «Любовь Яровую» Тренева. На этот раз сомнения действительно могли иметь место. Естественно было бы заколебаться в таком решении. Почему Ильинский должен ставить «Любовь Яровую»? Его ли это сфера? Достаточно ли проявил он себя как режиссер? Но все же после успеха «Ярмарки» постановка была поручена мне. Ответственность была чрезвычайной.