Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

Чьи-то добрые руки подняли ее, потерявшую рассудок и сознание, и отнесли в санчасть. Этого она не помнила. Ночью сестра, которая дежурила в санчасти, слышала, как, приходя в сознание, Надя говорила сама с собой:

— Так не бывает! Это перебор! Это уже слишком! — и кричала, будоража всех больных. Успокоилась только после того, как сестра сделала ей укол.

Первое, что увидела Надя, открыв глаза, был белый потолок изолятора, куда ее положили, и белый халат на главвраче Гороховой. Она сразу вспомнила вчерашнее происшествие и громко застонала, дернув себя за ворот рубашки, который, как ей казалось, душил ее.

— Лежи спокойно! — приказала врач и взяла ее за руку проверить пульс.

— Доктор, скажите, Богом прошу, не обманывайте меня, кто это был?

— Не понимаю, — ледяным голосом сказала Горохова.

— Он? Точно? — И ловила врача за руку.

Горохова встала.

— Приказываю вам лежать тихо! Вы мне мешаете! Будете буйно себя вести, отправлю в психбольницу.

Она и не думала отправлять Надю, но работа среди заключенных, как ей казалось, требовала известной строгости и выдержки.

Вошла медсестра. Горохова шепотом приказала ей что-то, сестра тут же выбежала и через несколько минут вернулась со шприцем.

— Давай правую руку!

Надя послушно протянула руку.

— А может, это был вовсе не он, а я бьюсь здесь, — упавшим голосом сказала Надя с такой глубокой скорбью, что у медсестры слезы навернулись на глаза.

После укола она долго спала, а когда проснулась, еще не открыв глаза, услышала рядом с собой: говорили двое. Голос главврача Гороховой, ее резкий повелительный тон нельзя было ни с кем спутать.

— Не просите! Ни о каком допросе сейчас речи не может быть.

— Мне нужно задать всего несколько вопросов, — гудел низкий баритон.

Надя открыла глаза и увидела незнакомого мужчину в форме майора. Он тоже увидел, что она открыла глаза, и подошел к постели.

— Как вы себя чувствуете? — приветливо спросил он.

— Завтра, завтра, — проговорила доктор Горохова и бесцеремонно выпроводила его за дверь. Вечером пришла сестра и опять сделала укол. Надя закрыла глаза, ей вдруг стало хорошо и покойно. На постель, в ногах ее, присела женщина с милым и добрым лицом.

— Мама! — узнала ее Надя.

Мать улыбнулась ей ласково и очень нежно, как в детстве, когда Надя болела. Потом взяла ее за руку своей большой и теплой рукой. «Рука это не ее, это рука Клондайка», — догадалась Надя, а мать тихо сказала: «Надюша, тебе сейчас будет чрезвычайно трудно определиться: захочешь ли ты остаться здесь или пойдешь со мной? Что ты думаешь?

— Мам! Я сама не знаю, что ты мне посоветуешь?

— Нет, нет! — с тихой печалью сказала она. — Это твой, и только твой выбор… Одно я могу тебе сказать, что там совсем не страшно, тихо и мирно. Ну, я пошла, мне торопиться надо.

Она подошла к Наде и потрепала ее по щеке. Мать так никогда не делала.

«Это не она!» — сказала себе Надя.

Потом мать шлепнула ее по обеим щекам раз и еще раз. Надя почувствовала боль и крикнула:

— Хватит! Мне больно!

— А ты открывай глаза, если не спишь, — сказала медсестра Дуся. — Вот, выпей лекарство.

— Дуся! Я буду жить?

— Жить? Да ты что? Тебя в понедельник выпишут, домой поедешь! Скажет тоже! Жить! — улыбнулась ей Дуся.

После завтрака пришел следователь. Он искал главврача спросить разрешение задать Михайловой несколько вопросов. Доктор Горохова была на утреннем приеме, и он заглянул к Наде.

— Ну как? Лучше вам?

Надя кивнула головой и повернулась лицом к стене.

Следователь протиснулся боком в дверь и сел на стул около Надиной койки.

— Он умер? — спросила она, не поворачивая головы.

— Да! Рана смертельная!

— А-а-а, — застонала опять Надя, схватила себя за волосы у висков и истерично зарыдав, ткнулась лицом в подушку.

— Успокойтесь, Михайлова, нельзя так. Контролируйте себя, так и с ума сойти можно! Чего хорошего! — Вы мне лучше скажите, почему Тарасов мог очутиться в районе пекарни? Помогите следствию, надо найти бандитов!

— Не знаю! — покачала головой Надя. — Как я могу помочь?

— Ведь это в стороне от его обычного маршрута в рабочий день, верно?

— Да! — осипшим голосом сказала она и повернулась.

— А что вы можете предположить?

— Что я могу предположить? Без всякого предположения, я точно знаю, он шел меня встречать.

— Так, так! — проявил интерес следователь. — Говорите!

— Больше нечего.

— Какое время?

Надя пожала плечами: «Не знаю!»

— Приблизительно, когда вы договорились?

— Мы не договаривались. Я просила его не встречать меня.

— Ну а все же? Когда?

— Между семью и восемью вечера!

— Так, так… — Следователь задумался на минуту и, внезапно нагнувшись к самому ее лицу, спросил: — Скажите, было у него оружие с собой?

Дверь отворилась и вошла главврач Горохова. Строгая, холодная…

— Кто разрешил? — сердито спросила она. — Немедленно освободить палату!

— Всего один вопрос! — попросил майор.

— Нет, сегодня нет! — и повернулась к Наде, — Ну как?

— Хорошо, спасибо!

Приказав Наде раздеться, она тщательно выслушала ее.

— Так, ничего, — сказала она в раздумье. — Только уж очень худа, выйдешь на свободу как из Освенцима или Майданека.

Надя попыталась улыбнуться, но углы ее губ поползли вниз, она не сдержалась и заплакала горько, обиженно.

— За что меня так? Чем я прогневила свою судьбу?

— Немедленно успокойся! — приказала Горохова и вышла. Следом за ней пришла медсестра Дуся со шприцем наготове.

— Давай левую, правую всю искололи!

Надя протянула руку.

— Майор Корнеев приказал тебя в горбольницу отправить, ты ведь вольная теперь. Горохова не разрешила; говорит: «Куда ее в таком виде, как из немецкого концлагеря!»

— Какой сегодня день? — спросила Надя.

— Пятница! В понедельник домой поедешь! Счастливая!

— Слишком много счастья, перебор! И все одной мне! Дуся неодобрительно покачала головой.

— Глаза у тебя красивые, только на мокром месте! В палату зашел доктор Каримов.

— Что здесь так шумно, девушки?

Он совсем недавно прибыл с какой-то шахты, как хороший специалист по легочным заболеваниям. ОЛП Кирпичный был перенасыщен «тубиками». Пришлось допустить еще одного мужчину.

— Я говорю, глаза у нее на мокром месте, не пересыхают от слез.

Каримов, или Каримчик, как называли его зечки, по-видимому, был человеком добрым. Он посмотрел на Надю так ласково, таким милосердием засветились его восточные глаза, что Надя не выдержала и громко разрыдалась.

— Ну, ну, ну, перестали плакать, перестали! — положив свою легкую руку ей на голову, приговаривал Каримчик, пока Надя не успокоилась.

— Нервы, нервы это! — пояснил он Дусе.

— Уметь надо держать себя, — назидательно сказала Дуся.